Две недели спустя заведующий отделением вызвал моего отца. Он нервничал и не стал ходить вокруг да около: лучше сказать правду, всю и сразу.

— Месье Бонер, давайте внесем ясность: держать его здесь больше невозможно. Все в отделении уже на пределе, и скоро нас самих придется отправлять в психбольницу!

И стал рассказывать. Я не упустил ни малейшей подробности.

Наполеон играл в боулинг в коридоре, используя баллона кислорода, заглядывал к соседям и предлагал устроить соревнование по армрестлингу, донимал игривыми намеками медсестер, когда они заходили к нему в палату, а в последнее время стал хватать их за мягкое место.

— Но самое неприятное, что он, представьте себе, выводит из строя все, что хоть немного напоминает счетчик. Он обнуляет все приборы и кричит: “Вот тебе, мерзавец!” А вчера вечером у нас неизвестно почему выбило пробки!

Стоило появиться Наполеону, как поднималась суматоха, раздавались взрывы хохота и возмущенные вопли.

— Вчера он ворвался в операционный блок с криком: “Сами развлекаетесь, а меня не зовете!”

— Тебе это кажется забавным? — спросил отец, заметив мою улыбку, которую я не сумел скрыть.

— Да, нужно заметить, это… поразительно, — сказала мама, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

Ее глаза смеялись. Она положила руку мне на колено.

— А вот мне кажется, что это совсем не весело.

— Что касается медсестер, — продолжал доктор, — то и говорить нечего, искушение и правда велико. Мне и самому иногда приходится сдерживаться, чтобы не… Э-э, извините, это чепуха, наверное, от усталости. Но история с боулингом… Мы же все взлетим на воздух! Вы уверены, что дата рождения указана верно? Может, кто-то ошибся лет на десять — двадцать.

— Все точно, — отрезал отец.

— Потому что он очень крепкий. Ненормально крепкий. В принципе после восьмидесяти, особенно после такой неприятности, которая приковывает вас к инвалидному креслу, человек сдается, начинает вспоминать прошлое, занимается своими повседневными делами. Но не он. Вы знаете последнюю новость?

— Н-нет, — заикаясь, пробормотал отец.

— Только не падайте! Он собирается купить мотоцикл.

У отца отвисла челюсть.

— Мотоцикл?

— Вот именно. Он говорит, раз уж придется передвигаться на двух колесах… В общем, он выбирает между двигателем шестьсот пятьдесят и восемьсот кубов. Говорит, что меньше пятисот — это для…

— Недотык? — догадался отец.

— Да.

Короче, настало время принять решение. От Наполеона было слишком много проблем. Будущее императора и его империи родители обсуждали в китайском ресторане, в торговом центре.

— Вариантов немного, — сказал отец, подцепляя пельмень двумя палочками. — Один у меня есть, но он примет его в штыки.

— Ты имеешь в виду дом пре…

— Да, пре…

Мамины губы горько скривились.

— С трудом его себе там представляю. Как, по-твоему, ты ему скажешь: “Папа, у меня для тебя новость — ты отправляешься в дом пре…”?

— Ты права, погоди, я просто подумал…

Отец сжал пальцы, пельмень, выскользнув из палочек, улетел в аквариум и, тихо кружась, опустился на дно. Официант знаками показал отцу, что кормить живность запрещено.

— Хотя это досадно, — снова заговорил отец, — потому что там ему было бы хорошо… Посмотри на месье Браншю. Или мадам Торпийон. Им же там очень хорошо, о них заботятся, с них пылинки сдувают. Знаешь, этот дом прямо напротив школы. Чистенько, спокойно.

Мама ответила ему улыбкой. Чистенько, спокойно… Слишком убого для моего деда.

Выходит, мой император оказался прав, он точно предугадал маневр противника.

— Так и есть, вы хотите его депортировать!

Отец вздрогнул и попал палочкой в правую ноздрю. Потекла кровь. Он приложил к носу салфетку.

— Тоже выдумал — депортировать! Просто мы хотим, чтобы за ним хорошо ухаживали в специальном заведении, где есть кому о нем позаботиться, развлечь его. Кстати сказать, все это обойдется мне в круглую сумму!

Словно желая заглушить гнев, он сунул в рот новый пельмень и стал яростно его жевать, противно чавкая. Внезапно он замер, придерживая отяжелевшую от крови салфетку, и уставился на меня — так продолжалось несколько секунд. Потом он спросил, внезапно смягчившись:

— Леонар, ты хотя бы знаешь, что значит депортировать?

Он смотрел мне прямо в глаза, а я, словно попав на крючок, не мог отвести взгляд:

— Ну… На самом деле…

Отец вздохнул, скрутил салфетку в комок. Они с матерью растерянно переглянулись.

— Депортировать кого-то, мой хороший, — сказала она, — это когда человека заставляют покинуть свой дом, даже свой город, а потом куда-то помещают и больше не выпускают.

— Видишь, ничего похожего! — заметил отец.

— И что потом случается с этим человеком? — спросил я.

— Он уже ни на что не имеет права. У него могут забрать все вещи. Его увозят далеко, очень далеко и разлучают с теми, кого он любит, и, может быть, он больше никогда их не увидит.

На секунду у меня перед глазами возникло лицо Александра.

— А почему это с ними делают? — спросил я. — Почему?

Почему? Она стала говорить о войнах, о поездах, которые регулярно, как по расписанию, ходили по всей Европе и увозили тысячи людей, которых потом никто больше не видел.

Слова, едва она их произносила, сразу улетучивались, и я мало что запомнил, но фраза “Его увозят далеко, очень далеко и разлучают с теми, кого он любит” так прочно засела у меня в голове, как будто ее вырезали на камне.

Официант подошел к нам, держа в руках какое-то небольшое приспособление, прошелся им по скатерти и собрал рассыпавшиеся крошки.

— Смотри, дорогая, какая удобная штука! — прошептал отец, неожиданно развеселившись.

Как только официант отправился покорять новые просторы, мама слегка наклонилась к отцу.

— А что, если попробовать на несколько недель взять его домой? — робко предложила она.

— К нам? — уточнил отец, нахмурившись. — Ты так считаешь?

Его взгляд выражал одновременно искушение и опасение.

— Пока он не поправится, — настаивала мать. — К тому же, может быть, тебе удастся с ним немного сблизиться.

— Это не я, а он не хочет сближаться. Вспомни тот случай с галстуком, до сих пор не могу забыть. Спасибо, не надо мне больше такого сближения!

Он приставил ребро ладони к горлу, и на лице его появилась почти детская обида.