То, что Левальду были даны отнюдь не пустые обещания, свидетельствует письмо, которое было направлено из Немецкого Олимпийского комитета в имперскую канцелярию Ламмерсу на следующий день после встречи. Это было не просто очередное заверение в верности и преданности, а четко сформулированный перечень вопросов и требований. По большому счету все они укладывались в пять пунктов.

1. Мог ли Гитлер стать председателем почетного (попечительского) комитета?

2. Призыв к немецкой молодежи.

3. Пожелание, чтобы имперское правительство гарантировало участие в строительстве олимпийских объектов суммой не менее 6 миллионов рейхсмарок.

4. Повсеместная поддержка со стороны Имперского министерства пропаганды.

5. Просьба создать при Фрике (министерство внутренних дел) специальную структуру, возглавляемую членом Немецкого Олимпийского комитета.

По первому и второму пунктам Ламмерс в характерной для него манере ответил весьма уклончиво. По всем остальным пунктам он обещал передать поручения в соответствующие имперские министерства. Нельзя не заметить, что Теодор Левальд так выстраивал тактику общения с национал-социалистами, чтобы новое имперское правительство могло рассматривать организацию Олимпиады 1936 года исключительно как собственный проект. Когда Теодор Левальд составлял список своих предложений, то он сделал акцент на одном моменте, который по определению должен был заинтересовать национал-социалистов. Речь шла об использовании пропагандистского потенциала Олимпийских игр. Опять же нельзя не учитывать, что за три дня до этого было создано Имперское министерство пропаганды во главе с Йозефом Геббельсом. Как видим, Теодор Левальд словно нутром почувствовал склонность новых властей оценивать предстоящую Олимпиаду не только как политический акт, но и как пропагандистское действие. И Геббельс подхватил брошенную Левальдом реплику, но уже в собственном стиле и для собственных целей. Левальду удалось вполне успешно наладить взаимодействие с различными структурами и имперскими министерствами. По крайней мере поручения им были разосланы непосредственно из имперской канцелярии. В итоге Геббельс обещал, что пропаганда предстоящей Берлинской Олимпиады начнется уже с лета 1933 года. В то же самое время министр внутренних дел Вильгельм Фрик, который в 1933 году курировал вопросы спорта и физкультуры, дал гарантию, что обратится с просьбой в Имперское министерство финансов, дабы то выделило необходимые для строительства средства. Осталась нереализованной только одна-единственная просьба: по самым различным причинам Гитлер не захотел становиться председателем почетного комитета, который фактически должен был выполнять функции попечительского совета.

На первый взгляд может показаться, что решение организационных вопросов удавалось Теодору Левальду легко и без каких-либо усилий. Чтобы развеять это заблуждение, необходимо обратиться к одному эпизоду, который имеет значение не только для истории спорта. Как уже указывалось выше, весной 1933 года Левальд подвергался нападкам со стороны национал-социалистической партийной прессы. И речь шла отнюдь не о единичном случае, а о планомерной кампании, которая являлась отголоском антиеврейского бойкота, начатого в Германии 1 апреля 1933 года. Постепенно бойкот перешел из сферы торговли в сферу управления и культуры. Не смогло избежать травли и руководство Немецкого имперского комитета физической культуры. Карл Дим вспоминал в своих мемуарах: «Меня травили попеременно то в «Народном обозревателе», то в «Атаке» («Ангрифф»). Мне ставилось в вину, что я был человеком, зависимым от заграницы». После того как выпады в курируемой Геббельсом «Атаке» коснулись Теодора Левальда, тот решил использовать свое влияние. Он направил 3 апреля 1933 года в редакцию журнала возмущенное письмо. В нем сообщал, что всегда придерживался национального мировоззрения, а физическое воспитание всегда видел в привязке к несению военной службы, что сближало его с Имперским министерством по делам рейхсвера. Словно оправдываясь, Теодор Левальд заявлял: «Только благодаря мне и Карлу Диму стрельба из мелкокалиберной винтовки и марш-броски в полной выкладке сейчас считаются символами немецкого спорта и физкультуры».

Принимая во внимание, сколь много он сделал для немецкого спорта, что подтверждалось личной встречей с Гитлером, Теодор Левальд решил обороняться, причем в агрессивном стиле. 3 апреля 1933 года он пожаловался Ламмерсу на нападки партийной прессы: «После того как при вашем любезном посредничестве была организована моя встреча с господином Гитлером, а также с господами имперским министром внутренних дел Фриком и с имперским министром пропаганды и народного просвещения Геббельсом, отношение ко мне этих ведущих партийных изданий, безусловно, смягчилось. Мне никогда не был присущ реакционный образ мышления. Я всегда придерживался лишь идеи, что моей задачей было содействие спорту с целью формирования национального мышления, народной силы и боеготовности». Левальд отнюдь не стремился «реабилитироваться» в глазах новой правящей верхушки. Он открыто настаивал на том, что должен быть центральной фигурой при подготовке Олимпийских игр 1936 года, а потому прибегал к весьма жестким аргументам. Теодор Левальд категорически отказывался рассматривать даже гипотетическую возможность своего ухода из Немецкого Олимпийского комитета. Кроме этого он недвусмысленно предупреждал: «Международный олимпийский комитет не может навязывать [Германии] никаких личностей».

С другой стороны, Левальд демонстрировал разительное простодушие. Например, по поводу некоторых обвинений он заявлял следующее: «По поводу упреков о моем семитском происхождении мне хотелось отметить следующее. Моя мать была дочерью главного суперинтенданта Детмольда (Липе). Дед же происходил из семьи вестфальских священников, чья родословная прослеживается вглубь на многие века. Мой отец был крещен еще в юношеском возрасте». Подобная наивность показывает, что Левальд не совсем четко себе представлял суть расовой теории национал-социализма.

Сейчас сложно сказать, какой именно из аргументов произвел впечатление на Гитлера, но реакция не заставила себе ждать. Уже 4 апреля 1933 года Ламмерс продиктовал своему секретарю: «1. Известить заведующего отделом печати НСДЛП, господина Дитриха, что господин рейхсканцлер выразил желание, чтобы в национал-социалистической прессе прекратились всякие нападки на господина Левальда. 2. Уведомить об этом по телефону самого господина Левальда». Но, несмотря на принятое в имперской канцелярии решение, положение Теодора Левальда все-таки было крайне шатким. Чтобы не ставить под угрозу возможность проведения Олимпийских игр в Берлине, он решил добровольно оставить пост руководителя Немецкого имперского комитета физической культуры. Конечно же это должно было автоматически привести к перестановкам и в составе Немецкого олимпийского комитета, о чем были прекрасно осведомлены в имперской канцелярии. Однако в преддверии назначения Ганса фон Чаммера на пост Имперского комиссара по делам спорта Ламмерс и Винштайн рекомендовали Теодору Левальду на время сократить общественную активность. Проще говоря, в рейхсканцелярии не хотели без липшей на то надобности афишировать тот факт, что главой Немецкого олимпийского комитета должен был автоматически являться президент Имперского комитета физической культуры. С одной стороны, судьба имперского комитета уже была предрешена — он должен был быть распущен в самое ближайшее время. С другой стороны, национал-социалистическое правительство не хотело лишаться человека, который пользовался авторитетом в Международном олимпийском комитете.