Тут я взяла и на одном дыхании рассказала про сговор с Алкой, про объявление и про то, что завтра должна приехать покупательница. А еще добавила, что, если меня не избавят от пианино, сама от него избавлюсь. Топором разобью.

Мама слушала очень внимательно и смотрела так, будто видела меня впервые.

– Но ведь у тебя хорошо получается играть, – вздохнула она.

– У тебя готовить тоже хорошо получается, – возразила я. – Но ты же не работаешь поваром.

Мама устало потерла виски:

– Хорошо. Будь по-твоему. Мы продадим пианино. Только не ври мне больше. Ложь оскорбляет и унижает не только того, кому лжешь, но в первую очередь тебя.

– Я не хотела врать, – призналась я. – Но пришлось. Потому что правду вы не желали слышать. Люди часто слышат только то, что хотят.

Это было истиной, которую я постигла не вполне осознанно, потому что была мала для разумного понимания подобных вещей, но инстинктивно, чутьем, как неразумный зверек постигает азы существования в этом мире, иначе ему не выжить. Алка постигла эту истину прежде меня, потому что раньше шагнула из картонных стен кукольного домика детства в космос взрослой реальности.

Мама снова потерла виски и посмотрела в окно. Она выглядела растерянной и чуть виноватой. Мне даже показалось, что она избегает моего взгляда, и мне стало совестно и немного печально, оттого что поставила ее в неловкое положение.

– Обещаю впредь внимательно слушать тебя, – сказала мама. – Но и ты пообещай, что не станешь мне врать, договорились?

Я согласилась. Мама кивнула и вышла из комнаты.

Тотчас я услышала возмущенные причитания бабушки и подумала, что мама сдастся и все останется по-прежнему. Но мама сдержала слово. На следующий день пожаловала покупательница – высокая сухая дама с вытравленными краской пегими прилизанными волосами и тонкими недовольными губами. С ней пришла девочка лет шести в воздушном розовом платьице с тонкими темными косицами, увенчанными большими красными бантами. Дама облазила инструмент, постучала по всему, по чему можно было постучать, побренчала по клавишам, недоверчиво спросила:

– Почему продаете?

– Дочка не хочет играть, – объяснила мама. – Не нравится.

Дама смерила меня уничижительным взглядом:

– Еще их спрашивать. Много чести, – и железным тоном объявила безмолвной девочке с тонкими косицами: – Будешь играть.

Девочка покорно опустила пушистые черные ресницы и еле слышно вздохнула. Я смотрела на нее с нескрываемым сочувствием.

Иногда я видела кошмарный сон. Огромный страшный человек гонялся за мной по комнате. Я видела его отчетливо. Все, кроме лица. На моем преследователе были грязная тельняшка, треники с пузырями на коленях, руки с крючковатыми волосатыми пальцами держали нож… Кухонный нож с деревянной ручкой и длинным лезвием… Я знала, что мне надо спрятаться под кровать, тогда он меня не достанет. Я бежала из последних сил, но ноги переставали слушаться, а он приближался… Я кричала, кричала изо всех сил и просыпалась от собственного крика в холодном поту, с трясущимися руками и ногами.

Родители водили меня по врачам. Мне мерили давление, надевали на голову черный шлем, записывали показатели работы мозга. Мозг оказался вполне нормальным. Врачи никак не могли понять, откуда у тихой девочки из интеллигентной семьи безобразные видения.

– Ты знаешь этого человека? – участливо спрашивала сухонькая пожилая докторша.

Я мотала головой.

– Возможно, ты видела его где-нибудь? – продолжала допытываться она.

– Я не помню. Я не вижу его лица.

– Ты куда-нибудь прячешься от этого страшного человека?

– Под кровать. То есть я стараюсь до нее добежать и просыпаюсь.

– М-да… – покачала головой докторша и предложила гипноз.

Возможно, предположила она, девочка стала свидетельницей травмирующей ситуации, которая чем-то завершилась. Но именно это завершение мозг блокирует, и видение повторяется и будет повторяться до тех пор, пока ситуация не разрешатся. Под гипнозом возможно окончательное завершение ситуации, после чего она останется в прошлом и перестанет преследовать ребенка.

Мама от гипноза категорически отказалась.

– Не было никаких травмирующих ситуаций, – твердо сказала она. – У нас нормальная семья.

– Психологическая травма не обязательно связана с семьей, – возразила докторша. – Возможно, девочку испугали буйные соседи, подсмотренный страшный фильм. Психика взрослого человека закалена, ребенок уязвим и беззащитен, мир кажется ему огромным и подчас враждебным. Допустим, вы стали свидетелем уличной драки или пьяного дебоша и через пять минут забыли о случившемся, но ребенок, который прежде не наблюдал ничего подобного, непременно зафиксирует это в подсознании. И в дальнейшем его мозг может сыграть злую шутку, выдавая пугающие сновидения. Обычно с возрастом, когда в копилку мозга откладываются иные, более сильные и разнообразные впечатления, то, что называется жизненным опытом, детские страхи отходят на второй план и исчезают.

Доктор выписала таблетки. После таблеток я стала сонной и заторможенной, но кошмар повторялся все реже и реже.

Я стала его забывать, как однажды душной июльской ночью не помню, что мне привиделось, но я проснулась оттого, что мама трясла меня и гладила по взмокшему лбу.

– Саша, Сашенька, очнись! Ты снова увидела тот сон?

Мама обняла меня и заплакала.

Мне стало ее ужасно жаль. В отличие от бабушки, у которой всегда слезы были наготове, мама держалась и любые неприятности старалась встретить мужественно. Папа называл ее стойким оловянным солдатиком. Если уж мама плакала, значит, ей действительно было очень плохо. Она страдала из-за меня, моих дурацких кошмаров, и от этого мне было вдвойне тягостно.

Папа протягивал стакан с водой, руки его дрожали и гладили меня по голове. Бабушка немым укором громоздилась в дверях.

– Все книжки проклятые, – пробормотала она. – Столько читать – ум за разум зайдет. Докатится до психушки…

– Да замолчи ты! – крикнул дед. – Раскаркалась!

А я подумала, что, даже если маньяк вернется, больше я об этом никому не скажу, потому что не хочу, чтобы мама плакала, у папы дрожали руки, а бабушка считала меня сумасшедшей. Это мой кошмар, и я буду бороться с ним сама.

Стоял знойный субботний августовский полдень. Папу еще утром вызвали на работу по причине какой-то аварии. Мама готовила обед, я валялась с книгой на диване, наслаждаясь последними днями каникул. Неожиданно, нарушив сонное спокойствие тихого московского двора, вспугнув заполошных собак и растревожив бабушек на лавках, внеслась новенькая белая «Волга», лихо выписала разворотный крендель, округа огласилась громкой музыкой из динамиков и оглушительным ржанием. Виталик возник на пороге веселый, возбужденный, карие глаза взволнованно блестели. Он протянул мне рыжего плюшевого тигренка с голубыми глазами и симпатичной мордочкой.