Но он не погибнет. Она не позволит, чтобы он погиб.

Именно это ощущение всемогущества, которое Мод внушила себе, помогло ей пережить долгую холодную зиму и последовавшую за тем безрадостную весну со слякотью на дорогах, которая тоже не дарила надежды. Почему поют птицы в липах и тополях, стоящих по сторонам аллеи, ведущей к госпиталю? Они не должны петь, не имеют на то никакого права. Теперь уже никто не поет, никто не может позволить себе и минуты отдохновения.

В сентябре, когда началась война, премьер-министр Невилл Чемберлен, обращаясь к народу своей страны, заявил: «Нам предстоит бороться со злом — с грубой силой, коварством, несправедливостью, тиранией и гонениями». Зло пока еще не было побеждено, но тяжело было сознавать, что именно тот человек, которого ты любишь больше всего на свете, должен бороться с грубой силой, несправедливостью и тому подобным. Мод понимала, что это эгоистичные рассркдения. Ныне ни один человек не был вправе думать о себе — только о своем отечестве и о том, какой вклад он может внести для достижения победы.

Тем временем она усердно трудилась на благо Англии, и в ее стараниях никто бы не смог усомниться. Когда Великобритания вступила в войну, только из-за Стивена Мод не уехала в Америку, но теперь ее изначальные побуждения не имели значения. Она стала хорошей медсестрой, пусть не гениальной, но компетентной и проницательной, и Брэкетт-он-Хит в ней нуждался. С утра до ночи она находилась в отделении травматологии на третьем этаже, ухаживая за ранеными солдатами, которых, казалось, грудами привозили в госпиталь, сваливали у входа и разносили по палатам, словно тюки белья. Для относительно немногочисленного персонала госпиталя это была почти непосильная задача. Врачи и медсестры едва успевали позаботиться обо всех раненых, доставляемых домой с фронта на поездах и грузовиках. С конца мая, после того как побитую британскую армию начали эвакуировать из-под Дюнкерка, переправляя из Франции на родину на английских судах, поток раненых значительно увеличился. Многих солдат привозили прямо в Брэкетт-он-Хит и другие госпитали.

Новый премьер-министр Уинстон Черчилль выступил перед народом с суровой волнующей речью, сообщая, что битва за Францию проиграна и скоро начнется битва за Англию. Все пытались подготовить себя к тому, что надвигалось, но Мод даже не представляла, что их ждет. Да и как можно подготовиться к чему-то ужасному? Никому не удалось остановить то, что происходило в Европе. Так разве англичане сумеют защититься от Гитлера, если это оказалось не под силу ни одной другой стране? Разве алюминиевые кастрюли и сковородки, которые жертвовали на постройку самолетов домохозяйки по всей Великобритании, откликаясь на призывы правительства, помогут спасти положение?

День за днем медленно шли месяцы. Англия словно застыла в ожидании, но Мод, работавшая без продыху, даже не успевала по-настоящему испугаться. Когда выдавалась минута покоя, она думала о Стивене. А потом, в сентябре, начались первые бомбежки, ночные авианалеты на Лондон, загонявшие все население города — тех, кто не ушел на фронт, не погиб в бою и не эвакуировался в сельскую местность, — в укрытия: в бомбоубежища или в метро, хотя правительство предупреждало, что в метро прятаться не следует.

Ревели сирены, и все вновь и вновь бежали в укрытия. Падали бомбы, падали градом бомбы и зажигательные снаряды, от которых загоралось все, к чему они прикасались. Потолки обваливались, людей хоронило под обломками, гибли семьями, и сотни обычных граждан — домохозяйки, молочники, клерки — оказывались в Брэкетт-он-Хит. Ночью Лондон — город, находившийся неподалеку от госпиталя, который днем Мод могла бы разглядеть с крыши больницы, — превращался в жуткий сгусток темноты. Огни светофоров были затемнены; из-под маскировки пробивались лишь тончайшие крестики света. Машины тоже ездили с затемненными фарами, излучая узенькие сияющие полосочки. Черчиллю следовало бы отдать приказ, чтобы жителей тоже замаскировали, думала Мод, дабы никому не пришлось наблюдать это чудовищное нескончаемое светопреставление. На какое-то время было запрещено даже курение на улицах, и все равно по ночам Лондон источал характерное мглистое мерцание, которое нельзя было не заметить с воздуха, и бомбы продолжали падать, и пострадавшие от авианалетов продолжали поступать в госпиталь, не позволяя медсестрам и врачам сомкнуть глаз.

Однажды, зашивая ногу пациента, Мод задремала, и медсестре Паттерсон пришлось резко окликнуть ее. После того случая Мод, чтобы не заснуть, вливала в себя столь много кофе, что постоянно чувствовала себя взбудораженной, ходила будто сама не своя. Но теперь и сама жизнь была странной и взбудораженной, и ее состояние взвинченности, вызванное избытком кофеина в организме, лишь соответствовало тому состоянию, в котором находился мир, где она жила.

Как-то одной из весенних ночей, которая выдалась нетипично спокойной, когда Мод и Эдит спали в своей каморке, что тоже было нетипично, в дверь их комнаты кто-то быстро постучал. Было четыре часа утра.

— Войдите, — машинально отозвалась Мод, поднимаясь с койки.

В дверях стояли двое мужчин в военной форме, стояли по стойке «смирно», чуть вздернув подбородки — было ясно, что они находились при исполнении служебных обязанностей. Мод, хоть и была спросонья, увидев их, едва не упала в обморок, ибо появление мужчин в военной форме среди ночи никогда не предвещало ничего хорошего. «Стивен, — промелькнуло у нее, — о Боже, только не это».

— Сестра Эдит Уотерстоун? — спросил один из ночных гостей удивительно мягким тоном.

— Нет, — ответила Мод. — Она спит. Позвольте узнать, в чем дело?

— С вашего позволения, нам хотелось бы поговорить с ней, — сказал второй мужчина, тоже ласково.

А потом затуманенное сознание Мод зафиксировало форму ВВС на военных, а муж Эдит, Нед, конечно же был теперь пилотом, совершал боевые полеты в небе над Германией.

— Что случилось, Мод? — К двери в бледно-розовом халате подошла Эдит. Она увидела военных ВВС, увидела, что они смотрят на нее с сочувствием в глазах. С минуту она переводила взгляд с одного на другого, а потом хрипло спросила: — Нед, да?

— Позвольте войти? — спросил один из летчиков. Эдит начала оседать на пол. Мод подхватила подругу, прижала к себе. Мужчины кинулись помогать ей, но все было бесполезно.

Ничто не могло утешить Эдит. Нед Уотерстоун, студент биологического факультета Оксфордского университета, дружелюбный спортивный простоватый парень, которого Эдит горячо любила, был сбит в небе над Франкфуртом. Ему было двадцать лет.

Всю оставшуюся ночь Мод сидела с Эдит, обнимала и утешала подругу, пока та плакала, рассказывая о Неде, об их совместных планах, о том, какой он был человек, и о том, что вся ее жизнь вдруг изменилась безвозвратно.

— Тебе кажется, что с тобой это не может случиться, — говорила Эдит сквозь слезы, — а потом это происходит. Тебе кажется, что человек, которого ты любишь, неподвластен смерти, потому что твоя любовь охраняет его, как талисман. Трудно поверить, что кто-то такой очень хороший может погибнуть. Если б Гитлер знал, если б он только знал, какой замечательный человек был Нед, как он любил людей и хотел стать ученым, как он хорошо относился к своей маме… — Эдит замолчала и вздохнула — Впрочем, это вряд ли что-то бы изменило, — продолжала она — Гитлеру до этого нет никакого дела. Ведь главное — добиться победы, верно? Забудьте, что у людей в военной форме есть человеческие лица. Забудьте про людей, которые любили тех солдат и никогда не смогут оправиться от их смерти, никогда