— Только вот ты, брат, мне не нравишься, — сказал он серьезно. — Я понимаю — семья там, верность и все такое прочее. Но как же можно безвылазно сидеть в комнате? И вот — уже бессонница. Этак недолго и того…

Он покрутил пальцем у виска. А Угловский, следя за его непослушной рукой, тихо сказал:

— Видишь ли, жена от меня ушла пять лет тому назад. Дело не в этом. Хочешь, зайдем ко мне…

Державин первым вошел в комнату, наполнив ее запахом духов, вина, хороших папирос; запахом, всегда сопровождающим уверенных в себе и знающих себе цену мужчин. Не снимая пальто, сел к столу.

— Итак?..

— Понимаешь, меня давно раздражает деревянная опалубка у нас на плотине. Ты ведь тоже с гидро, знаешь, как это дорого, долго, грязно.

— Знакомо, — сладко зевнул Державин, — сначала, аки древние голиафы, громоздим стены из досок, потом заливаем бетон, потом ждем, когда он застынет…

— А застынет — начинаем все снова разбирать, — подхватил Угловский. — Вот это и раздражает… Меня наши ребята — монтажники просили подумать над этим, когда я уезжал.

Державин слушал, немножко скучая: ему, видимо, уже хотелось спать, и он ругал себя в душе за то, что согласился зайти, но теперь уже сделать ничего было нельзя, и он сидел и слушал, мучительно сдерживая очередной зевок. Угловский увидел это, и ему стало трудно продолжать разговор.

— Ну так что? — торопил его Державин.

— Да вот хочу попробовать совершенно избавиться от дерева, заменить его бетонными деталями. Их не надо разбирать, они останутся панцирем плотины. Только следует тщательней продумать, какие должны быть детали.

— Затея мне очень симпатична. Вчерне набросал?

— А вот… — Угловский кивнул на чертежи.

Державин, осторожно засучив рукава, положил руки на кальку и смотрел на нее долго, внимательно и профессионально придирчиво. И по мере того как он смотрел, глаза его делались все более трезвыми, а его пальцы, освещенные ослепительно-ярким светом настольной лампы, двигались по чертежу наскученно жадно, чуть вздрагивая.

— Так вот отчего у тебя бессонница, — сказал Державин, откинувшись на стуле. — Упрямый ты, черт… смелый… Вон она, какая у тебя бессонница, — повторил он еще раз, и в голосе его слышались зависть, раздумье и удивление.

Когда Угловский проводил его и снова возвратился к себе, его поразил и встревожил новый запах, заполнивший комнату. Пахло веселой жизнью: вином, женщинами, какой-то неуловимой беспечностью. И он вздрогнул и бросился открывать окно, чтобы в комнате снова было, как прежде, холодно и строго.

Угловский не терпел чужих, волнующих запахов. Потому, что он не был смелым человеком, как это думал Державин. Он боялся бессонницы, одиночества и того, что его забудет любимая женщина. Собственно, он и позвал Державина к себе именно затем, чтобы рассказать ему об этом. А вот побоялся. И не сказал ни о своем одиночестве, ни о том, что не спит он оттого, что его одолевает тяжелая, ужасная тоска по далекой женщине. А развеять тоску могла только она сама — никто больше.

И Угловскому снова вспомнились последняя ночь с Сашей, ее руки, белеющие на его шее, и шепот:

— Не уезжай…

Наверное, это вырвалось у нее невольно, от неуверенности в себе. А он уехал. Вот сюда — в одинокую комнату, в новую жизнь, к новым людям. И теперь мучается все тем же проклятым вопросом: так ли все это нужно?

Что было любимо,

все мимо, мимо…

Угловский вздохнул и подумал: не так просто разобраться в том, что потеряно и что приобретено.

Он долго стоял у раскрытого окна, ожидая, пока комнату покинет чужой запах. Чуть розовело небо с маленькой серой тучкой на краю горизонта, и все шире, свободней открывались дали, и словно выходили из тьмы многоэтажные громады домов.

И желание счастья, властное, необоримое, с такой силой сжало его сердце, что он стиснул зубы и, рывком захлопнув окно, бросился в постель.

2

И вдруг наступило то, чего он безотчетно ждал все это время. Это Угловский понял по тому, как ласково ворвался утром в открытое с ночи окно неожиданный для осени теплый ветер, и солнце, и щебет воробьев.

Постучали в дверь, и дежурная по общежитию — пышная, вся составленная из полушарий Татьяна Федоровна вручила ему телеграмму. На белом бланке чернели два слова: «Вылетаю сегодня». Угловский выхватил телеграмму, сразу запел, сияюще заулыбался и побежал умываться.

Потом он вместе с товарищами по общежитию ездил на экскурсию на подмосковный завод. Он рассчитал, что успеет возвратиться как раз к тому времени, когда нужно будет встретить Сашу.

Неожиданно на обратном пути автобус остановился. Он стал неудобно, в самом центре шумно-оживленной улицы Горького. Сзади нетерпеливо сигналили «Волги» и «Москвичи», и водители сердито косились на запыленную громадину автобуса.

Подошел милиционер, и шофер стал объясняться с ним через раскрытую дверцу.

Угловский почувствовал смутное беспокойство.

— В чем там дело? — спросил он сидевшего на переднем кресле Державина.

Тот лениво покосился на него.

— А вот этого уж я, дорогой Сережа, совершенно не знаю. Да что тебе так не терпится?

Угловский сердито пожал плечами и промолчал. Но тут он увидел, что шофер неторопливо вылез из-за руля и, покачиваясь, разминая ноги, как матрос, обошел автобус и достал откуда-то из-под кузова помятое ведро. Угловский не вытерпел.

— Да спроси ты его, в чем дело. Я тороплюсь.

Державин кивнул головой и высунулся через окно. Он весело прокричал вопрос шоферу, тот ответил ему угрюмо и коротко. Тем не менее удовлетворенный Державин пригладил ладонью свои легкомысленные черные кудри и торжественно объявил:

— Граждане пассажиры, дело в том, что у нас кончился бензин…

Угловский ошеломленно посмотрел в спину шоферу, исчезнувшему в потоке машин, и почувствовал, что счастье висит на тоненькой ниточке…

— Ничего, братцы, вы не мешкая открывайте окна и дышите свежим воздухом, — балагурил Державин, — в общежитии мы еще будем. Опять разойдемся по кельям, то бишь по комнатам. Так что дышите и, главное, услаждайте свой взор женщинами. Тут можно их наблюдать и в будни…

Кто-то засмеялся, кто-то лениво поддакнул Державину, и только Угловский сморщился и сердито посмотрел на весельчака. Подумав, он решил, что надо немедленно искать такси. И как только это решил — на душе стало спокойней. Он стал пробираться к выходу.

— Ты далеко? — спросил Державин.

— Я тебе еще раз повторяю, что очень и очень тороплюсь, — раздраженно ответил Угловский.

— Ясно. Ты хочешь искать такси? — Державин окинул ироническим взглядом мешковатую фигуру Угловского. — Представляю, как это у тебя получится, пойдем-ка лучше со мной…

Через несколько минут они уже мчались