которого она до сих пор считала чужим, неожиданно стала оказывать сильное влияние на нее. И она с удивлением прислушивалась к самой себе и всеми силами сопротивлялась этому чувству. А потом ослабла и притихла. Так иногда бывает в природе: дождя еще нет, но уже сизая туча ползет из-за холмов, и тень от нее, словно тревожный вестник, бежит по земле. На миг раздумчивая тишина устанавливается вокруг. Но все это — до первого порыва ветра. Налетит он — и озорно зашумят деревья, мутной волной забьется о берег река. Так примолкла и Наталья Ивановна, чтобы вспыхнуть при первом порыве беспокойного сердца. И это ее пугало.

Наталье Ивановне было двадцать шесть лет. Семь из них она вдовела. Она вышла замуж рано — девятнадцати лет. Прожила же с мужем всего полгода: он был моряк и погиб во время шторма в одном из дальних рейсов. От него остались фотокарточка и два пожелтевших письма. Семейная жизнь Натальи Ивановны была коротка, как сон, у нее родился сын — Егорка, курносый пухлый мальчуган. С ним вдвоем она и прожила все последние годы. Внешность Натальи Ивановны запоминалась: серые глаза на худеньком лице казались огромными. Косы у нее были длинные, тяжелые, и голову приходилось все время держать немного откинутой назад. Это придавало ей горделивую осанку, и когда она шла по улице, то прохожие, особенно мужчины, часто оглядывались на нее.

Наталья Ивановна радовалась, когда подруги рассказывали ей, как дружно живут они с мужьями, но о своем семейном счастье она уже не думала. Ухаживания мужчин, падких на мимолетные связи, она не принимала, и они быстро понимали бесплодность своих попыток.

А вот на этот раз все получилось совершенно по-иному.

Наталья Ивановна толкнула дверь, вышла во двор, и сразу в глаза ей ударил яркий голубой свет. Она зажмурилась и улыбнулась: всякий раз Дон удивлял и волновал ее своей красотой. У пристани река текла медленно, с сознанием своей силы. Правый берег, на котором стояла пристань, был крутым и высоким. Лобастые склоны меловых гор сползали в воду белыми уступами. Вода с хлюпаньем билась о белые глыбы. А левый берег весь зарос ветлами и тополями. В тихую погоду он казался затянутым зеленой дымкой. Сегодня же дул ветер, листья тополей трепетали, заворачивались обратной стороной, и лес словно посеребрили.

— Наталья Ивановна, не забудьте завтра прийти пораньше… Будем загружать баржи — документы потребуются, — услышала она голос Константина Петровича. Он стоял на барже — высокий, сутулый, в белом кителе и щурился на солнце. Наталья Ивановна сложила ладони рупором и крикнула:

— Буду в шесть утра… Устраивает?

— Вполне…

Над головой Натальи Ивановны с резким криком пролетели две чайки. Провожая их глазами, она подумала, что когда-то и она была быстра и легка, как эти птицы… В ее душе спорили два голоса. Один шептал ей, что странно думать о любви и счастье женщине, которой уже под тридцать лет, и к тому же — вдове, а другой возражал: а почему бы и нет? Разве я хуже других? И временами ей казалось, что на свете вместо одной живут две Натальи Ивановны.

Вздохнув, она неторопливо завернула за угол. Тотчас же с бревен, что были сложены под навесом, поднялся плотный, слегка лысеющий мужчина в белом костюме и пошел ей навстречу. Это был Генрих Степанович Ланецкий — заведующий местным райфинотделом. Наталья Ивановна покосилась на окно конторы, и ей показалось, что там мелькнуло лицо Анфисы. «Ох, и любопытна!» — подумала Наталья Ивановна.

— Здравствуйте, Наталья Ивановна. Рад, очень рад вас видеть! — говорил Ланецкий, пожимая ей руку и ласково смотря в лицо своими выразительными, чуть выпуклыми глазами. — А я шел, понимаете, мимо и соблазнился видом Дона. Дай, думаю, искупаюсь и отдохну…

Эту же самую фразу Генрих Степанович говорил ей и неделю назад, когда вот так же в шестом часу вечера неожиданно очутился на пристани. Наталье Ивановне стало весело, и она спросила:

— Будто бы?..

Генрих Степанович вытер платком мгновенно вспотевший лоб.

— Фу, жара какая!.. — и, выпрямившись, сказал дрогнувшим голосом. — Каюсь… я, во-первых, конечно, здесь не случайно, во-вторых, мне непременно надо с вами поговорить…

Наталья Ивановна, не отвечая, направилась к воротам. Ланецкий, тоже молча, пошел рядом.

Он появился в районе года полтора назад. Наталья Ивановна вначале не обратила на него серьезного внимания. Видела — заходит к Константину Петровичу деловитый, редко улыбающийся человек. Ну и пусть ходит! Генрих Степанович между тем стал засиживаться в конторе. Ничего не требуя и как будто ничего не ожидая, он упорно ходил ее встречать, заходил и домой. Постепенно такая привязанность покорила Наталью Ивановну. Она не пыталась узнавать подробней ни о его привычках, ни о характере. Но на этой неделе она поймала себя на том, что все чаще думает о Ланецком, и пожалела, что была такой нелюбопытной.

— Может быть, мы пройдемся в рощу? — предложил Ланецкий, прерывая ее размышления.

Этим летом они несколько раз совершали такие прогулки, и Наталья Ивановна согласилась:

— Хорошо…

На опушке рощи стояли багровые клены. На одном на уже оголенной от листвы ветке, как нанизанные, сидели синицы. Когда подошли Наталья Ивановна и Ланецкий, синицы с шумом, словно выпущенные из пращи камни, разлетелись в разные стороны.

В роще между белыми стройными стволами берез рос терновник. Наталья Ивановна срывала фиолетовые ягоды, покрытые, как изморозью, белым налетом, и бросала в рот. Ланецкий ягод не ел — у него была оскомина. Поднимаясь на цыпочки, он наклонял ветки, чтобы Наталье Ивановне было удобнее рвать ягоды, сам рассказывал о своей сложной работе, о том, что трудно найти в жизни человека, понимающего тебя, и что это большое счастье для него — встретить такую женщину, как Наталья Ивановна… Она слушала, и он казался ей милым, хорошим, серьезным человеком. А то, что нет у нее к нему захватывающего чувства, которое испытывала она к мужу, то ведь это вполне закономерно: она стала старше, рассудительнее. Кроме того, он тоже пожилой и, видимо, будет неплохим семьянином. А Егорке так нужен отец! Наталья Ивановна вспомнила, с какой завистью смотрит Егорка, когда они бывают в клубе, на ребят, которые приходят в кино с отцами, и вздохнула.

Когда взошла луна, они сидели на опушке. Наталья Ивановна попробовала смотреть на луну — как делала она это в детстве — сквозь полузакрытые ресницы. Сейчас же от луны протянулись тонкие холодные лучи. Они, словно натянутые нити, опутывали лес. Где-то в чаще протяжно свистела ночная птица. И Наталье Ивановне страстно захотелось услышать теплое слово, захотелось испытать простое человеческое счастье. «Ведь я все время одна», — подумала