– Ага! Такой попался! С довеском согласен взять… Что, четыре года, приживётся. Они ж в пять забывают, что раньше было… Посмотрим… Так, – глянула на Гордея, – одевайся живо, автобус через пятнадцать минут! А нам на поезд надо успеть. – И сама стала его одевать.

Быстро попрощалась с бабой Таней, что-то сунула ей в руку и покатила сумки на колёсиках. Гордей семенил рядом.

Когда проходили ту улочку, что вела к поляне, Гордей остановился. Мама удивилась:

– Чего ты?

– А папа? – сказал Гордей. – Папа там… Надо папу расколдовать.

– Какой папа ещё? Пошли быстрее!

– Нет! – Гордей побежал по улочке.

Козёл был на месте. Увидел Гордея и сказал громко, почти пропел:

– М-ме-е-е!

– Пап, мама приехала! – крикнул Гордей. – Мама! – Обернулся и крикнул маме: – Вот папа, его надо расколдовать и забрать!

Мама бросила сумки, подскочила к Гордею и присела перед ним, больно сжала плечи. Смотрела в глаза своими глазами. Незнакомо смотрела, как чужая.

Потом обняла и зашептала:

– Сыночек… Сыночек ты мой бедненький… Сына…

А потом отстранила от себя и сказала строго:

– Это не папа, это козёл простой. Незаколдованный. Папа дома и ждёт нас. Понял? Он не козёл, его зовут Виталий. Понял? А это просто козёл. Скотина просто… Всё, пошли. Опоздаем.

И повела Гордея туда, где лежали сумки.

Гордей пытался понять слова мамы и забыл оглянуться.

Ольга чувствовала себя всё хуже и хуже и в конце концов решила лечь в больницу.

Вениамин Маркович, её врач на протяжении уже лет семи, выписал направление с готовностью – Ольга замучила его частыми визитами, звонками, так что он был вынужден раза два-три намекнуть, что он не психолог, а психиатр… Да, с готовностью выписал направление, но посчитал нужным выразить сочувствие, хотя бы формально оправдать это своё решение:

– Месяц стационара вам, Ольга, необходим. Понимаю, что это тяжело.

Ольга покачала головой, губы старалась держать загнутыми книзу, хотя в душе была рада. Конечно, для статуса это не на пользу – лежать в психушке, – отношение к тебе меняется, люди начинают воспринимать тебя как не очень-то полноценную, относиться с осторожностью. Но Ольга была художницей, а не, скажем, учительницей или бухгалтером. Людям творческим – тем более обладающим талантом, который признан, оценён, – сам бог, как говорится, велел и обладать своеобразной психикой, и время от времени отъединяться от этого грубого, суетного мира в лечебницах, спрятанных в берёзовых рощах и сосновых борах. К тому же их больница напоминала санаторий – люди там скорее отдыхали, приходили в себя, чем зависели от препаратов. Исцелялись покоем… По крайней мере, прошлые лежания оставили у Ольги такое ощущение.

– Надеюсь, я попаду в ваше отделение, – сказала Ольга.

– Конечно, конечно.

И на следующий день она входила в приёмный покой, словно в терминал аэропорта. Катила большой чемодан с вещами.

Оформление состоялось довольно быстро и легко – в кабинете была знакомая Ольге врачиха, которая в свою очередь узнала Ольгу и даже приветливо улыбнулась:

– Снова к нам, милочка?

– Да, нужно перезагрузиться.

– Хорошо. Очень хорошо…

– Мне к Вениамину Марковичу. Во второе отделение.

– Я в курсе. Всё будет хорошо, не волнуйтесь.

Но, когда уже бумаги были написаны и подписаны, врач сказала:

– Вещи оставьте провожающим, а они потом отнесут медсёстрам. С собой вам вносить нельзя.

– Да? – Ольга удивлённо подняла брови. – Раньше можно было.

– Раньше – можно. А теперь, к сожалению…

– А меня никто не провожает.

Врач посмотрела на Ольгу с подозрением. И менее приветливым тоном посоветовала:

– Можете вон Александру Григорьевичу оставить. – Кивнула на стоящего у двери санитара.

Санитар был высокий, крепкий, с лицом боксёра.

– А… – Ольга перешла на шёпот, – а это надёжно? У меня там ценное…

Врач хмыкнула, а санитар многозначительно кашлянул.

Делать было нечего – дошли до нужного корпуса, Ольга катнула санитару чемодан. Санитар катнул обратно:

– А халат, тапки? Их с собой надо взять.

Пришлось открыть чемодан, рыться в нём на глазах постороннего.

– И шубу тоже давайте, – сказал санитар, когда она закончила.

– Зачем шубу?

– Вдруг сбежите.

– Но я ведь не на острое, я сама, по направлению.

Санитар стал сердиться.

– Я, что ли, порядки устанавливаю? Так положено. Вещи и верхнюю одежду провожающим, а они – дальше.

Ольга сняла шубу, отдала её, мягкую, душистую, чужому мужику в сероватом халате. А потом полчаса, пока оформляли теперь уже в отделении, пока переодевалась, заселялась в палату, дрожала, что там с вещами.

Медсёстры были молодые, незнакомые. И борзые до предела. Вопросы задавали рыкающе, не просили, а приказывали… Ольга, конечно, никогда не бывала в тюрьмах, но, судя по фильмам, именно так ведут себя надзирательницы. Она растерялась, как-то быстро сдалась, и руки сами собой потянулись за спину, словно у зэчки.

Ввели в палату, где уже обитали четыре женщины: две – примерно возраста Ольги, в районе тридцати пяти, одна – лет слегка за двадцать, а четвёртая – пожилая.

Встретили её затравленными взглядами. Лица голые, ненакрашенные… Не поздоровались, даже не кивнули.

– Добрый день! – сказала Ольга и улыбнулась.

– Добрый? – вопросительно отозвалась одна из её ровесниц; остальные промолчали.

Раньше было иначе. Каждая палата – маленький женский клуб. Постоянный щебет, перебирание косметики, нарядов, советы, споры, а теперь – гнобящая тишина. Надавила на уши, будто Ольга нырнула глубоко под воду.

Присела на свою кровать, разглядывала соседок. Не в упор, но внимательно. И тревога всё росла, росла, стала колоть, жечь. Женщины были неживые…

Потом принесли чемодан.

– А шуба?

– Зачем тебе шуба? – спросила старшая медсестра, но по возрасту явно младше Ольги.

– Волнуюсь…

– Шуба – где надо. А кто слишком у нас волнуется, тех на острое переводим.

Ольгу тряхнуло.

– А что вы хамите?

– Хамлю? – Медсестра посмотрела на неё ледяными глазами. Вернее, с какой-то ледяной злобой. Особь с такими глазами не будет орать, даже голоса не повысит, а просто возьмёт и задавит. В прямом смысле слова. Потом скажет, что суицид…