Особняк, перед которым сломалась наша машина, выглядел достойно и добротно, и даже с дороги было видно, что он построен из хорошего камня. На другой стороне примыкавшего к нему участка, под липами, стояли конюшня и домик привратника. Каменная стена, окружавшая усадьбу, была густо оплетена плющом.

– Тут написано: «Продается», – сказал я.

Такая уж штука – судьба.

От нее не убежишь. В итоге – никуда не убежишь.

Люмьер, как мы узнали позднее, в XVIII веке был оживленным центром изготовления часовых механизмов, однако со временем население города сократилось до двадцати пяти тысяч человек, и теперь он был известен в основном несколькими первоклассными сортами вина. Основными промышленными предприятиями были: фабрика по изготовлению алюминиевых панелей для обшивки домов, расположенная в небольшой промышленной зоне в двадцати километрах по направлению к устью долины, и три семейные лесопилки в предгорьях. Среди сыроделов городу удалось приобрести некоторую известность благодаря здешнему сорту мягкого сыра, выдерживаемого со слоем угля в середине. Само название Люмьер, по-французски «свет», происходило от того яркого света, который отражался ранним утром от местных гранитных гор, озарявших одну из сторон долины нежным розовым сиянием.

Папа и дядя Майюр не смогли вернуть к жизни машину и направились пешком в центр города, но вернулись оттуда не с автомехаником, а с агентом по продаже недвижимости, из нагрудного кармана его пиджака торчал платочек. Все трое скрылись в доме, а мы, дети, побежали за ними, из комнаты в комнату, топоча по деревянному полу.

Агент говорил очень быстро на некоей смеси французского и английского, но нам удалось понять, что этот особняк был построен мсье Жаком Дюфуром, малоизвестным изобретателем часовых шестеренок, жившим в XVIII веке. Мы дивились на старую кухню, такую большую и просторную, с покрытыми ручной росписью шкафами и каменным очагом. Папа обронил идею ресторана, и агент ответил, что индийский ресторан здесь несомненно будет процветать.

– У вас не будет конкурентов, – сказал он. – Во всей этой провинции нет ни одного индийского ресторана.

Кроме того, серьезно сказал агент, этот дом является также очень хорошим вложением денег. Вскоре спрос на жилье здесь повысится, и цены на недвижимость пойдут вверх. Он сам слышал в ратуше, что сетевой универмаг «Прэнтан» вот-вот объявит о постройке в промышленной зоне Люмьера своего отделения площадью в 750 000 квадратных метров.

Мы снова вышли во двор. Воздух был розовым, а вершины Альп над покрытой шифером крышей – ослепительно-белыми.

– Что скажешь, Майюр?

Дядя почесал в паху и с задумчивым видом уклончиво уставился куда-то в сторону гор. Так он всегда делал, когда надо было принять какое-то решение.

– Неплохо, да? – продолжал папа. – По мне так и думать не о чем. Вот наш новый дом.

Период траура был официально завершен. Семье Хаджи пора было продолжать жить дальше, начать новую главу, наконец-то оставив позади полное утрат прошлое. И наконец-то мы были при своем деле – в ресторанном бизнесе. К добру или к худу, местом, где мы осели, оказался Люмьер.

Но конечно, ни одна семья не может существовать изолированно, словно остров. Она всегда является частью чего-то большего, – культуры, общины. И вот мы сменили привычную нам Нипиан-Cи-роуд и даже знакомое нам восточное окружение Саутхолла на окружение, совершенно нам незнакомое. Я думаю, в этом-то и состояло желание отца, который всегда хотел начать жизнь заново, как можно дальше от Мумбая и пережитой нами трагедии. Этому требованию Люмьер, безусловно, соответствовал: в конце концов, это была la France profonde – глубокая французская провинция.

Тогда, стоя на лестничной площадке третьего этажа и слушая, как мои братишки и сестренки, вереща, бегают по дому, хлопая дверьми, я впервые и заметил здание, стоявшее через улицу от особняка Дюфура.

Это был такой же элегантный особняк из такого же серебристо-серого камня. Почти весь садик перед ним занимала старая ива, склонявшая свои плакучие ветви над деревянной изгородью и тротуаром, вымощенным плитняком, в изящном поклоне, как какой-нибудь придворный Людовика XIV. Свежие одеяла, набитые гусиным пухом, проветривались, свешиваясь из двух верхних окон, и над их белыми горбами я заметил абажур ночника из зеленого бархата, латунный подсвечник, высохшие веточки сирени в прозрачной вазе. Видавший виды черный «ситроен» стоял на покрытой гравием подъездной аллее перед старой конюшней, которая теперь служила гаражом. Вдоль боковой стены дома мимо альпийской горки потемневшие каменные ступени вели вверх, к полированной дубовой двери. А там, легко покачиваясь на ветру, висела неброская вывеска. «Le Saule Pleurer» – «Плакучая ива» – гостиница, удостоенная нескольких знаков отличия.

Я до сих пор помню ту чудесную минуту, когда впервые увидел «Плакучую иву». Она потрясла меня больше, чем отель «Тадж-Махал» в Бомбее. Дело было не в размере, а в совершенстве ее красоты. Сад с камнями, заросшими лишайником, пышные белые одеяла, старые конюшни с окнами в свинцовых переплетах – все это идеально гармонировало друг с другом и являло собой саму суть неброской европейской элегантности, которая была так чужда той культуре, в которой я вырос.

И чем больше я вспоминаю тот момент, когда впервые взглянул на «Плакучую иву», тем больше уверен, что тогда я увидел также и белое лицо некой особы, мрачно глядевшей на меня из окна мансарды.

Пожилая женщина, глядевшая на меня из окна дома напротив в день, когда много лет назад мы впервые появились в особняке Дюфура, была мадам Гертруда Маллори. То, что я расскажу вам, – чистейшая правда, хотя я и не был непосредственным свидетелем абсолютно всех событий. Дело в том, что многие подробности моей собственной биографии открылись мне только годы спустя, когда Маллори и другие наконец-то рассказали мне свои версии тех событий.

Мадам Маллори, проживавшая через дорогу от особняка Дюфура, была хозяйкой гостиницы и принадлежала к старинной династии владельцев отелей с берегов Луары. Образ жизни она вела почти монашеский и к моменту нашего прибытия в Люмьер уже тридцать четыре года жила одна в мансарде «Плакучей ивы». Подобно тому как представители династии Бахов один за другим становились музыкантами, члены семьи Маллори поколение за поколением становились хозяевами гостиниц, и Гертруда Маллори не стала исключением.

Когда Маллори было семнадцать, ее отправили для продолжения образования в лучшее учебное заведение Женевы, готовившее специалистов гостиничного дела. Там-то она и полюбила неровную горную гряду, идущую вдоль французско-швейцарской границы. Нескладная язвительная девушка, нелегко сходившаяся с людьми, Маллори проводила свободное время, гуляя по Альпам и всему департаменту Юра, пока как-то в выходные не нашла Люмьер. Вскоре после выпуска из пансиона у Маллори умерла тетка и оставила ей наследство, и юная девушка-повар тут же обратила упавшее к ней с неба состояние в большой дом в этом уединенном горном городке. Люмьер идеально отвечал ее стремлению к аскетической жизни на кухне.