мы обнаружили, что любовь активирует двенадцать областей мозга[75]. Среди них не только уже известные нам система вознаграждения мозга и подкорковые структуры, контролирующие эмоции, но и некоторые из самых сложных областей, чью активизацию я обнаружила в своем первоначальном исследовании с помощью фМРТ, а именно области коры головного мозга, отвечающие за когнитивные функции высокого уровня, такие как самопрезентация и восприятие тела.

Затем мы сравнили карту романтической любви с картой дружеской любви (того чувства, которое мы испытываем к друзьям) и с картой единственного вида любви, подробно изученного нейроучеными, — материнской. Все двенадцать областей мозга активировались этими тремя видами любви, но по-разному и с разной интенсивностью. Например, романтическая любовь гораздо сильнее, чем дружба, стимулировала центры удовольствия и области коры головного мозга, управляющие нашим самоощущением, такие как угловая извилина.

Материнская любовь по своему влиянию была очень похожа на дружескую, за исключением того, что активировала подкорковое центральное серое вещество (PAG, от англ. periaqueductal gray matter[76]), где находятся рецепторы к окситоцину и вазопрессину, необходимым для установления эмоциональных связей. Эти рецепторы также связаны с состраданием[77] и, что примечательно, с подавлением боли. Последнее может свидетельствовать о том, что, помимо бурной радости, которая сопровождает любовь к ребенку, в материнстве есть нечто болезненное, требующее природного обезболивающего средства, чтобы мать могла лучше себя чувствовать и даже забирать боль своего чада. Это знакомо любой матери, которая отлучала малыша от груди на ночь или отправляла своего отпрыска на учебу.

Меня поразили эти результаты. Было ясно, что любовь играет куда более сложную роль в работе мозга, чем предполагали прежде. Но больше всего в этой нейронной карте любви меня поразила не ее замысловатая форма, а то, что она была идентичной у всех людей. Нам часто кажется, что наша история любви уникальна, но на биологическом уровне любовь одинакова независимо от того, кто ее испытывает. Неважно, где вы родились, мужчина вы или женщина, — значимый для вас человек будет одинаково мощно стимулировать вашу нейронную сеть.

Исследования в области эволюционной и социальной психологии показали, что романтическая любовь — это культурная универсалия, которая существует в каждом человеческом обществе[78]. И мое исследование, видимо, объясняло почему. Любовь — это не побочный продукт современной цивилизации и не культурно опосредованная социальная концепция, а скорее неотъемлемая универсальная черта, заложенная в человеческой природе. И когда мы нашли карту любви, мне стало интересно, куда она нас приведет. Можем ли мы использовать эти данные, чтобы помочь людям находить и поддерживать здоровые отношения? Что удастся узнать, изучив любовь до самого ее основания?

Глава 5. Любовь в отражении

Любовь — самая мощная вещь во Вселенной.

Ховард Уайт[79]

На протяжении двадцати минут мы сидели рядом друг с другом в полной тишине. Затем он повернулся ко мне и сказал:

— Если я начну храпеть, ударь меня.

Из всех возможных фраз для начала знакомства эта была самой эпатажной. Я хихикнула.

Потом я увидела рядом с нами профессора, который обмяк в кресле.

— Он храпит. Хочешь, я его тоже ударю?

Мы оба рассмеялись.

— Кстати, я Джон.

Я вскинула брови, как бы говоря: «Да неужели?» Мы раньше не встречались, но доктор Джон Качиоппо не нуждался в представлении, по крайней мере на конференции по социальной нейронауке. Я зачитывалась его статьями еще в аспирантуре. Однако я и не подозревала, что он так хорош собой. У него была оливковая кожа, русые волосы с проседью и жилистое тело. А густые усы, вместо того чтобы старить, делали его лицо еще дружелюбнее, подчеркивая широкую улыбку.

Было раннее утро января 2011 года. Мы были в Шанхае, хотя вполне могли бы быть в Нью-Йорке или Милане: в местах проведения научных конференций всегда такая обстановка, что непонятно, где именно ты находишься.

Я только что прилетела из Женевы, где работала профессором психологии в Швейцарском национальном фонде. За несколько лет, прошедших после моих первых открытий, сделанных в Дартмуте, моя работа стала путеводной звездой в расширяющейся вселенной социальной нейронауки. И теперь доктора Любовь приглашали выступать на конференциях по всему миру.

Когда мы сидели там, измотанные сменой часовых поясов, и болтали об исследованиях за чашкой чая улун, я и не подозревала, что эта конференция изменит мою жизнь. А я чуть было не пропустила ее. За сутки до этого я лежала в постели в своей квартире в Женеве с температурой под тридцать девять. Я болела гриппом почти неделю, и в ночь перед вылетом никаких признаков выздоровления не наблюдалось. Я написала организатору конференции, психологу, который изучал эмпатию. Была в этом некая ирония, поскольку в его пренебрежительном ответе эмпатия явно отсутствовала.

«Отменять уже поздно, — отписался он. — Программы уже распечатаны».

Я никогда раньше не пропускала запланированные выступления, но температура продолжала подниматься. Мне было слишком плохо, чтобы встать с постели, а тем более сесть в самолет. Я сдала билет, накрыла пульсирующую болью голову подушкой и отключилась.

Наутро мне, как ни странно, стало лучше. Жар прошел. Я посмотрела на часы. У меня еще было время долететь до Цюриха, а там пересесть на ночной рейс до Шанхая. Я позвонила в авиакомпанию «Свисс Эйр» — на следующий рейс в Китай оставалось одно место. Я быстро оделась, взяла компьютер, пару кожаных туфель на каблуках, черный пиджак и вызвала такси.

— Я дам вам огромные чаевые, если вы довезете меня до аэропорта за двадцать минут, — сказала я водителю.

Дорога заняла сорок пять минут. Я помчалась к выходу на посадку и последней поднялась на борт, едва успев до закрытия дверей. Иногда я с содроганием думаю о том, что еще упустила бы, если бы не успела на тот рейс. В то утро, пока ученые входили в конференц-зал, у нас с Джоном завязалась непринужденная беседа. Он знал о моей работе, и для меня это очень много значило, поскольку именно он был одним из основателей социальной нейронауки в 1990-х годах. Его особенно заинтересовали мои исследования подсознания. Мы говорили о статистической значимости и реакции на положительные стимулы и все время улыбались друг другу. Я гадала: так ли выглядит флирт между нейроучеными?

ОДИНОКИЙ РЕЙНДЖЕР

Джон был знаменитостью в научных кругах. Он написал около двадцати книг, его статьи цитировали более ста тысяч раз, а на его исследования выделили гранты в десятки миллионов долларов. Но меня привлек не его послужной список, а бездонные внимательные светло-карие глаза. Хотя он говорил так быстро, что слова едва поспевали за его мыслями, он также был прекрасным слушателем, а его