Дед долго молчал, а однажды – мне было лет семнадцать уже – не выдержал.

– Микаэла, откуда в тебе такая нетерпимость? Что ты вообще знаешь о Маняше? Ты хоть бы удосужилась поинтересоваться, кто она, откуда взялась, почему живет при больнице уже столько лет?

– Дедушка, да я просто так. Это просто, – никак не находилось правильное слово: – образ такой! Собирательный образ. Маняша так дурашливо улыбается всегда, что… Дедуль, ну не сердись, – вяло попыталась было оправдаться я, но было поздно.

Дед отличался крутым нравом и собственным кодексом чести, который не нарушал никогда, ни при каких обстоятельствах. Несогласные и недовольные могли совершенно спокойно оставаться со своим мнением – за пределами его дома. У него в принципе существовало всего два мнения – его собственное и противоположное, а значит – в корне порочное. Вот такая вот простая, понятная солдатская логика.

В гневе он выглядел очень страшно. Лицо багровело, на виске пульсировала тоненькая синяя жилка, костяшки пальцев становились белыми, как мукой присыпанными. При этом дед никогда не поднимал ни на кого руку. Покричит, пошумит, пар выпустит – и снова превращается в уютного, домашнего, любимого дедушку.

Эту фазу нужно было просто пережить, переждать, как внезапно налетевшую грозу – лучше спрятавшись где-нибудь в деревянном сарайчике, чтобы стихия не достала, чтобы сохранить чистенькое платье и аккуратно причесанную головку. Гроза летняя прекрасна своей первозданной силой и недолговечна. Так и дедов гнев длился максимум пятнадцать-двадцать минут, а потом вдруг небо снова становилось лазурным, с легкой туманной дымкой и россыпью радужных пятен на мокрой, непросохшей траве.

– …Я с тобой разговариваю! – Пока я размышляла об особенностях дедушкиного характера, со мной, оказывается, вели серьезную, глубокую беседу. – Что ты вообще знаешь о ней? Вот вы все-таки совершенно потерянное поколение. Никак не пойму, как вас с Витькой воспитывать.

Дедушка на секунду прервал свою тираду, закурил огромную трубку – по дому мгновенно распространился тонкий запах яблочного табака почему-то с примесью корицы. Откуда у него появилась эта странная помещичья привычка курить трубку? Бабушке, впрочем, очень нравилось. Она – с мундштучком своим янтарным, он – с трубкой. Обычно они выходили вечерком покурить на крыльцо, усаживались рядышком и дымили себе неспешно, обсуждая дневные новости, его больничные проблемы (коротко, пунктиром) и ее дамские переживания (многословно и многослойно, с подробностями и извилистыми премудростями).

Портниха неровно выкроила пройму, теперь сидит косо. Как думаешь, может, сменить ее? Совершенно безрукая девица оказалась. А еще говорит, в Доме моды в Москве работала. Какой там Дом моды! Так, сельпо. Мясник Степан обещал отложить грудинку и забыл, ну что ты с ним будешь делать? Лидия все же решилась с Сережей разойтись, сколько я ни уговаривала. Подумаешь, случилось. В командировке с кем не бывает. Чего жизнь-то ломать?

Дед внимательно слушал, попыхивая трубочкой, кивал, давал невнятные советы, а в основном любовался своей статной, дородной красавицей-женой, единственной своей женщиной, своей музой и боевой подругой, проведшей полжизни по занюханным, затерянным в болотах и непролазной жиже гарнизонам, где из всех развлечений – кино про армию по средам и выступление художественной самодеятельности по субботам. И ведь ни разу не пожаловалась, не попросилась в Москву, не капризничала, не возмущалась. Куда иголка, туда и нитка.

«Пойдем, что ли, подекадансим?» Так это у нее называлось. Термин этот бабушка придумала сама и очень им гордилась. Все, что подпадало под категорию необычного и неординарного, называлось у бабушки красивым термином «декаданс». Трубка с яблочным табаком прекрасно вписывалась в этот самый декаданс. Так же как и каракулевое манто, мундштук, шляпка с вуалью и привычка раз в неделю ходить в консерваторию.

А дедушке было все равно как называть это удивительное состояние единения с близким человеком, когда можно на короткое время забыть о том, что ты начальник, депутат городского совета, что ты много лет носил погоны, и быть просто любящим мужчиной…

– Что мне с вами делать, с дурачками такими, а? – продолжал меж тем дед. – Старых ориентиров больше нет, а новые не выдали. Витька вообще не пойми чем занимается. Бутылки какие-то собирает, склянки, металлолом. Деньги он, вишь, зарабатывает. Бизнесмены. Сейчас все бизнесмены, куда там! А ты, что ты хорошего сделала в жизни? Кто ты такая, чтобы смеяться над Маняшей? И что с вами делать?!

– Что? – тупо повторила я, не вполне понимая, что именно он от меня хочет. Это был самый опасный момент любого разговора с дедом. Больше всего на свете я боялась потерять его доверие и уважение. А какое уж тут уважение, если здоровая дылда не может вести элементарный разговор, витает где-то в собственных мыслях.

– А ну-ка пошли. – Дед вдруг вскочил, потушил трубку, резким движением смахнул крошки со стола – армейская привычка к порядку – и накинул пиджак.

– Куда? Мне еще историю учить надо. Вон тетрадки с собой привезла.

– Давай, собирайся. И сними эти колготки жуткие в сеточку – как падшая женщина портовая выглядишь. Мне с тобой в больнице показываться стыдно.

Скажут, что я за внучку такую воспитал. Давай, переодевайся живо и выходи. Я в гараже.

И, не дождавшись моего ответа, вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Чего снимать? Куда бежать? Вот этот командный тон я переносила очень плохо, но меня никто и не спрашивал. Сказано идти – надо идти.

Не успев додумать, быстренько сняла злосчастную сеточку – купила, между прочим, за бешеные деньги и была дико горда собой. Колготки были не просто сетчатые, а еще и с тоненькой золотистой ниточкой, вплетенной в кружево, и выглядели в моем понимании очень богато.

– Богато выглядишь! – первое, что мне сказала несколько лет назад верная Юлька Бужакина, специалист по увеличению груди, увидев меня во дворе в моих самых первых сетчатых колготках. – Куда намылилась-то?

– Да к старикам, – небрежно бросила я. Мне только-только разрешили ездить одной на пригородных электричках, чем я невероятно гордилась. Не маленькая уже, хватит за ручку с мамой ходить.

– Только вот дед твой вряд ли одобрит, – скептически констатировала Юлька, бегло оглядев мой наряд. Юбочка замшевая, сеточки эти самые и короткий пушистый свитер с высоким горлом. Хоть и май-месяц, а прохладно. – У них там в провинции такого не носят. Да и строгий он у тебя, видела как-то. Суровый такой старик. Ты б не злила его, Микуш? На хрен тебе эти колготки в глухомани?

Как в воду глядела прозорливая Юлька… Все-то она знала, учительская дочка, все-то понимала. Дедушка с бабушкой жили в Подмосковье, и наведывалась я туда раз в неделю, не чаще. Причем раньше как-то совершенно не задумывалась, что мне надевать. Мини – так мини, почему нет? Маме с папой было по большому счету все равно – лишь бы чисто и аккуратно, а Витька в советчики не годился. Мал, примитивен и глуп.

Это много позже Витька стал ближайшим другом и самым верным моим мужчиной, а тогда это был просто прыщавый подросток, который раздражал самим фактом своего существования.