Арета, не желая связываться со Скавром, за спиной которого маячила грозная фигура Помпея, вернулся восвояси, а Аристовул, опьяненный нежданно-негаданно свалившейся на него свободой, ссудил новоиспеченному наместнику в виде дара четыреста талантов золота, которые римлянин благосклонно принял. Антипатр, видя, что удача изменяет ему, отправился с Гирканом в Дамаск для личной встречи с Помпеем. Туда же последовал и Аристовул, сопровождаемый многочисленной свитой, и подарком Помпею – дивной красоты виноградником весом в пятьсот талантов, выполненным лучшими ювелирами Иудеи и названным им «Усладой». Помпей, как истый оптимат, подарком остался доволен, но как такой же истый сторонник аристократической республики косо посмотрел на Аристовула, облаченного в пышное царское одеяние, и его кричаще нарядную свиту. Иное впечатление произвели на него более чем скромно выглядевшие Гиркан и Антипатр. Выслушав обе стороны, Помпей попенял Аристовулу за то, что тот в нарушение установившейся в любом монархическом государстве традиции признавать право на царство за старшим по возрасту наследником, и пообещал лично посетить Иудею, чтобы во всем разобраться на месте. «Пока же, – заключил Помпей, – и ты, Аристовул, и ты, Гиркан, ведите себя сдержанно и не предпринимайте друг против друга никаких насильственных действий».

Антипатр остался доволен таким решением Помпея: время, любил повторять он, самый верный союзник настойчивых. Но тут все дело чуть было не испортил Гиркан. Он вдруг расплакался, как ребенок, и стал жаловаться на судьбу, на то, что в его семье никто не желает с ним считаться, и вообще в мире никогда не установится справедливость, если на ее защиту не встанут такие люди, как Помпей. Наступила неловкая пауза. Гиркан решил, что пауза эта вызвана благоприятным впечатлением, которые произвели на Помпея его слезы. Аристовул же решил, что его притязания на царский трон в глазах Помпея получили веское подтверждение: кому нужен царь-плакса, с которым не считаются даже члены его семьи? И лишь Антипатр все верно оценил и поспешил взять инициативу в свои руки. Сделав вид, что не смеет больше отвлекать Помпея от важных государственных дел, он поднялся и как бы на прощанье выразил ему свое восхищение его многочисленными победами и ниспосланным свыше полководческим даром. Помпей из вежливости спросил, какие именно победы, одержанные им, дают Антипатру основание говорить о его особом полководческом даре? Антипатру только этого и нужно было. Он снова сел и перечислил все победы Помпея, не пропустив ни одной, включая окончательный разгром восстания Спартака [36]. «Полагаю, однако, – добавил Антипатр, – что потомки с особым тщанием станут изучать твое флотоводческое искусство. Только военный гений мог догадаться поделить Средиземное море на триста квадратов, поставить в каждом из них сторожевые корабли и в три месяца покончить с пиратами, которые до той поры чувствовали себя хозяевами всего, что только способно передвигаться по воде: кораблей, товаров, людей».

Похвала Антипатра понравилась Помпею. «А ты, как я погляжу, сведущ в военном деле», – сказал он и предложил ему кубок вина. В свою очередь и Помпей вызвал симпатию у Антипатра: с рельефно очерченной мускулатурой, что свидетельствовало о постоянных физических упражнениях, загорелым лицом, с шелковистыми, зачесанными назад волосами и живыми блестящими глазами, он являл собой тот редко встречающийся тип людей, в которых приятная наружность сочетается с величием. Чтобы не дать угаснуть этой внезапно возникшей обоюдной симпатии, Антипатр принял кубок, провозгласил здравицу в честь Рима и от имени Гиркана попросил Помпея не откладывать надолго обещанное посещение Иудеи и непременно побывать в Иерусалиме не в качестве великого полководца, а как приятного собеседника. Осушив кубок, Антипатр мягко, но со значением прибавил, адресуя свои слова не столько Помпею, сколько Аристовулу, так и не осознавшему неуместность демонстрации своего сомнительного царского достоинства тому, перед кем трепетали куда как более могущественные монархи: «И как союзника, хранящего, подобно нам, верность давнему постановлению сената об оборонительном и наступательном союзе между римлянами и иудеями».

Аристовул побагровел от злости. Казалось, с его языка вот-вот сорвется упрек: «Не тебе, идумеянину, рассуждать о союзе между римлянами и иудеями!» Но он так и не нашелся, что сказать, дабы последнее слово осталось за ним, а по тому, как исказилось его лицо, можно было догадаться: Аристовул признал свое поражение в дипломатическом поединке, ради которого они и прибыли к Помпею. Выходя от Помпея, он подошел к Антипатру и прошипел ему в ухо: «Поостерегись, хитрый идумеянин, мне ведомы твои коварные планы сделать моего плаксивого братца царем с тем, чтобы самому управлять Иудеей. Знай же: сегодня ты сам вынес смертный приговор себе и всему своему поганому роду».

7

Ближайшие события показали, что слова Аристовула не были лишь угрозой. Понадеявшись на то, что Помпей, верный союзническим обязательствам, не посмеет вступить в Иерусалим без его особого приглашения, и в то же время желая показать ему разницу между удачливым воякой и царем, он приказал запереть ворота Иерусалима и никого не впускать и не выпускать из города без его на то особого письменного разрешения. Но он не учел другого: Помпей прибыл в Иудею не как гость, а как судья, которому надлежит решить, кому из двух братьев быть царем, признанным Римом, а кого лишить этого сана. Этой оплошностью Аристовула и воспользовался Антипатр, вербуя из числа колеблющихся горожан все новых и новых сторонников Гиркана. Прежде, чем Помпей прибыл под стены Иерусалима, его жители оказались разделены на два лагеря: сторонники Аристовула требовали не впускать в город язычника, сторонники же Гиркана настаивали на том, что Помпея следует принять со всеми подобающими его званию и заслугам почестями. «Иначе может случиться война», – предостерегали они. «Пусть война! – отвечали им аристовулцы. – Лучше смерть во славу Предвечного, чем позор от осквернения себя почестями, оказываемыми нечестивцу». Сторонников Гиркана оказалось больше, чем сторонников Аристовула. Тогда Аристовул заперся со своими сторонниками в Храме, сжег мост, соединявший Храм с Акрой [37], и приготовился к сражению с Помпеем, если тот почему-либо не признает его царские полномочия.

Фортуна снова повернулась лицом к Антипатру. Он выехал навстречу Помпею и пригласил его от имени Гиркана в царский дворец, где уже все было приготовлено к встрече высокого гостя. «От имени Гиркана и Аристовула, – поправил Антипатра Помпей. – Надеюсь, они не перессорились между собой за время нашей последней встречи?» «Увы, увы, – ответил Антипатр, стараясь придать своему голосу скорбный оттенок, – твои опасения оказались небеспочвенными». И поведал Помпею о расколе, произошедшем между братьями, и о готовности сторонников Аристовула сразиться с римлянами.