Он резко развернулся, прижавшись спиной к моей груди. Воздух прорезало еще три выстрела. Они звенели в ушах и отдавались дрожью в костях.

Что-то горячее и мокрое впиталось в мое платье. Я коснулась того места и поднесла руку к глазам. Алый цвет покрывал мои пальцы, словно краска.

Так много крови.

– Туз, – выдохнула я. – О боже мой, Туз. – Мои руки задрожали.

Кто-то схватил меня за запястье и затянул обратно в офис мужа.

– Не выходите из этой комнаты ни при каких обстоятельствах, – сказал Антонио. Темнота его души выплеснулась в глаза и наполнила их чернотой. Он захлопнул дверь, и я отступила на шаг, обретая равновесие.

– О боже мой, Джианна! – Сидни кинулась ко мне. – Где тебя ранили? – Она ощупала мои руки и живот, пока я невидяще смотрела на дверь. Не найдя на мне ни царапины, она выдохнула: – Чья кровь?

– Туза.

– О боже мой.

Выстрелы свистели за дверью один за другим, а потом все стихло. Стало так тихо, что я слышала собственное сердцебиение.

Она посмотрела на дверь.

– Сидни, нет, – предостерегла я.

В ее глазах промелькнуло смятение.

– Я могу помочь.

– Нет. – Мой голос стал настойчивым. – Ты слышала, что сказал Антонио.

Ее глаза наполнились слезами, начавшими капать с нижних ресниц.

– У меня плохое предчувствие, Джианна…

– Ты любишь его.

– Да, – выкрикнула она. – Я не хочу жить без него.

Она сделала шаг к двери, но я схватила ее за руку. Я не могла позволить ей пожертвовать собой ради любви. Не могла. Любовь не стоила того. Любовь приносила только боль. Я сжала пальцы сильнее, когда она попыталась сбросить мою руку. Но затем выключился свет, и тьма обрушилась на нас, протягивая к нам длинные, ледяные пальцы.

С моих губ сорвался сдавленный звук протеста; мне снова было семь лет.

«Ты вообще когда-нибудь затыкаешься, девчонка? Позорище. Ничтожество. Как тебя любить такую? Шлюха».

Легкие сдавило, я не могла вдохнуть.

Запястье Сидни выскользнуло из моих пальцев и исчезло в темноте.

«Ты мертва для меня».

– Нет, – вскрикнула я, упав на колени и пытаясь вдохнуть.

Желание Сидни сбылось.

Ей не пришлось жить без него.

В свой двадцать третий день рождения я стала вдовой.

Глава шестая

Джианна

24 года

Август 2015

– Чувствуешь этот стук в груди?

Зареванная, с прилипшими к щекам локонами, я помотала головой.

– Вот тут. – Мама взяла мою руку и прижала ее к моей груди поверх светло-розового церковного платьица. – А теперь?

Под моей ладонью что-то пульсировало: маленькое, но быстрое, как трепет крыльев перепуганной птички. Я кивнула.

– Это музыка, – прошептала она так, словно доверяла мне важный секрет.

Мои глаза широко распахнулись в восхищении, но очень быстро на задворках сознания сгустился страх.

– Но папá ненавидит музыку…

– Некоторые мужчины, Джианна… не могут чувствовать даже свою музыку, что уж там говорить о чужой.

Грудь сдавила тоска.

Мамины глаза стали влажными, как и мои.

– Танцуй под нее, – она прижала руку к моей груди, – когда захочешь и как захочешь.

– Когда захочу?

– Да, stellina. – Она поцеловала меня в лоб, и мое маленькое пятилетнее сердечко потеплело. – Когда захочешь.

– Я боюсь темноты. – Шепот ворвался в воспоминание, размывая его моим тихим, безэмоциональным голосом.

«Ты мертва для меня».

«Ты мертва для меня».

«Ты мертва для меня».

Слова выплеснулись вместе с темнотой, чтобы поглотить меня целиком.

Я резко проснулась на мокрых от пота простынях. Вспоминая, как дышать, уставилась в потолок квартиры. Сон словно вернул меня на год назад, в ночь моего двадцать третьего дня рождения.

Я сидела в карете скорой помощи, все двери были открыты. Погода была жаркой и влажной, но казалось, что кровь застыла в моих жилах.

Тело, которое они загружали в машину, было укрыто простыней, но она не могла скрыть длинные светлые волосы Сидни, свешивающиеся с каталки.

Кто-то остановился передо мной, и я подняла невидящий взгляд. Это был Аллистер. Он нашел меня, когда я в полной темноте сидела на холодном полу в офисе Антонио. Аллистер не сказал ни слова, только поднял меня и понес наружу, позволив тихо рыдать в его плечо. Перед тем как уйти, он снял с себя пиджак и накинул его на мои плечи. Пиджак пах им. Глубоко, терпко и мужественно. Я попыталась утонуть в этом запахе вместо накатывающего онемения.

– Хочешь поехать домой? – спросил Аллистер.

«Дом?»

Это всегда был больше дом Антонио, чем мой. После того фиаско с Сидни я при каждой возможности оставалась в одной из его квартир, просто чтобы избежать внимания Антонио, когда он был дома. Мне стало интересно, знала ли Сидни, что Антонио никогда не был ей верен, что он пытался соблазнять меня, в то же время утверждая, что любит ее. Она погибла ради него, ради любви. От этого слова во рту становилось кисло.

Идея о возвращении домой внезапно показалась отвратительной.

Я помотала головой.

– Куда?

– К Тузу, – прошептала я.

Его челюсть напряглась, а в глазах мелькнуло что-то горькое.

– Туза долго не будет дома.

Скорая увезла его в больницу, несмотря на его протесты. Он потерял много крови из-за двух пулевых ран: в боку и руке. Он получил эти пули из-за меня, и я собиралась его выходить, нравилось ему это или нет.

– Знаю, – ответила я.

Аллистер раздраженно провел языком по зубам, но отошел переговорить с одним из десятков агентов, снующих поблизости.

Следуя за ним к машине, я осознала, что впервые вижу его без пиджака. Белая рубашка с длинными рукавами плотно облегала его руки и широкие плечи. До этого момента я даже не замечала, насколько хорошо Аллистер сложен. Возможно, я сходила с ума, но изучала его фигуру всю дорогу до машины, идя за ним босиком.

Он молча отвез меня до дома Нико в Бронксе и проводил до задней двери. Я знала код от охранной системы Туза – не потому, что он мне его доверил, а потому что однажды тайком подсмотрела, как он его вводит.

Аллистер вошел за мной и закрыл дверь.

– Тебе не обязательно оставаться, – сказала я ему. – Я в порядке.

– Ты в шоке, – ответил он.

Напряженный, он огляделся вокруг. Ему не хотелось меня здесь оставлять. Казалось, что ему противна была сама мысль об этом. Что порождало один вопрос: почему?

– Почему ты здесь? – спросила я, положив его пиджак на барный стул. – Стало меня жалко?

– Нет. – Слово прозвучало жестко, и блеск в его глазах подтвердил, что он действительно не испытывал ни малейшей жалости.

Господи, до чего же бессердечный человек.