возможно, что так бы и произошло, — заявил господин д’Эгрфейль. — Но я приглашаю Жана провести пасхальные каникулы в нашем имении, в Нижних Пиренеях. Он там уже бывал у нас, там, все будет способствовать возрождению их прежней дружбы. Я думаю послать туда и свою дочь, госпожу Виснер. Она отнюдь не сочувствует идеям Никола. Муж ее сейчас находится по делам в Соединенных Штатах; Сесиль будет присматривать за мальчиками; она всего на три года старше брата, а поверьте, что только молодые могут смотреть за молодыми… Она собиралась к своей приятельнице в Антибы, но я уговорил ее ехать с нами…

Жан учился на подготовительных курсах и занимался естественными науками; его привлекала не столько перспектива встречи с почти забытым другом, сколько возможность пополнить свой гербарий, и он с восторгом принял приглашение господина д’Эгрфейль. Высокий, широкоплечий, но с тонкими, изящными руками, Жан казался много старше своих лет. Он то и дело откидывал каштановые волосы, падавшие ему на карие глаза; его бледное лицо вспыхивало от любого пустяка; крепкие, белые зубы обличали волчий аппетит; легкие, непринужденные движения не гармонировали с дешевым костюмом и потертым галстуком.

Жан приехал к д’Эгрфейлям через три дня после Никола и Сесиль. Никола встретил его на стареньком автомобиле «симкá», на котором ему не разрешалось ездить в Париж; в Перголá (так называлось имение господина д’Эгрфейль) на «симка» развозили гостей, ездили на рынок, а иногда и в Биарриц.

Отец упросил Сесиль поехать в Пергола, и она без особого сожаления отказалась от Антиб, от общества Мари-Виктуар и Жоржетты. Нельзя сказать, чтоб она была такой уж примерной сестрой, но возвращаться в Антибы, к чете Арно или Лертилуа, в места, где она познакомилась с Фредом, в атмосферу таких недавних иллюзий. Нет… Даже дружба Жоржетты и Мари-Виктуар не могла бы теперь уменьшить горечь воспоминаний. Предложение отца давало ей возможность отвлечься; конечно, ответственность на нее возлагалась довольно условная, но все же Сесиль решила принять на себя роль гувернантки и добросовестно присматривать за мальчиками.

Когда Жан вошел в столовую, Сесиль взглянула на него с удивлением, словно на незнакомого: за эти четыре года он вырос и уже ничем не напоминал того мальчишку, который терпеливо учился высекать огонь двумя кремнями. Она подумала, что со стороны отца было довольно неосторожно рассчитывать на почти незнакомого юношу, — еще неизвестно, сумеет ли он помочь Никола выбраться на верный путь; нужно будет, по крайней мере в первые два-три дня, последить за их разговорами.

Надо сказать, что опасения Сесиль и господина де Монсэ не имели никаких оснований, как, впрочем, и надежды господина д’Эгрфейль. Между двумя юношами оказалась такая пропасть, которую не заполнишь в несколько дней пасхальных каникул. Никола мечтал только о том, как бы улизнуть в Биарриц, — повидаться со своими дружками, а главное — поиграть в рулетку. Как мог он сойтись с Жаном, который страдал от стесненного положения семьи, стыдился своих поношенных костюмов, из которых он уже вырос, и только и думал о том, как бы удрать в поле за растениями для своего гербария? Никола не имел ни малейшего желания обращать в свою веру прежнего друга; вначале он поджидал его не без любопытства, хотя в душе считал оболтусом. В первый же день, когда он заговорил с Жаном о своих любовных похождениях в Латинском квартале, тот густо покраснел и ответил так резко, что не оставалось сомнений: девственник. При таких-то плечищах и не по летам мужественном облике!.. Только насчет растительности на лице слабовато по сравнению с Никола. И уж совсем нет волос ни на груди, ни на руках. А коротышка Никки в этом не уступал взрослым. Раз его отец возымел нелепую мысль пригласить Жана, — что ж, приходится терпеть. Вот именно, нелепая мысль, ничего не скажешь. Ах, эти родители! Вечно устраивают неприятные сюрпризы — вроде тех подарков, которые они вам делают.

И получилось так, что Жан де Монсэ провел бóльшую часть пасхальных каникул с Сесиль Виснер. Она смущала его не меньше, чем он ее. Ведь он не сохранил о ней никаких воспоминаний. Для него Сесиль была старшей сестрой его приятеля; когда ему было четырнадцать лет, ей уже исполнилось семнадцать. Она не только не участвовала в их играх, но, наоборот, мешала мальчикам, и они от нее убегали. А теперь перед ним была молодая женщина поразительной красоты, и она относилась к нему почти по-родственному, как к двоюродному брату. В первые дни Жан подолгу ее разглядывал, смотрел на ее темные глаза, на прекрасные шелковистые волосы, которые ниспадали такими нежными завитками, что хотелось намотать их на палец. Потом он догадался, что неудобно так пялить глаза, и стал вовсе избегать смотреть на нее. Все вело к тому, чтобы он влюбился в Сесиль: он не привык видеть так близко от себя красивых женщин; сестра, намного старше его, была замужем уже десять лет, а госпожа Виснер, которую он с замиранием сердца называл «Сесиль», хотя она сама просила его об этом и говорила ему «ты», как и Никки, была не только очень красива, но и обладала невиданным в его кругу и изяществом, носила платья непостижимой свежести… А какие у нее выхоленные руки и волосы! К тому же он очень скоро понял, что она несчастлива.

Сесиль доставляло удовольствие общество этого юноши, так непохожего на окружающих ее людей, такого «чистого», как говорила она про себя. Она любила ходить с ним в поле за цветами, припоминала забытые названия цветов и трав, он смеялся над ее ошибками и собирал цветы больше для нее, чем для своего гербария. Это были приятные дни, и их не испортило даже довольно сухое письмо из Нью-Йорка. Сесиль ответила на него очень холодно. Жоржетте Лертилуа она написала только один раз за две недели, и притом такое легкомысленное, такое пустое, такое счастливое письмо, что Жоржетта сказала Орельену, заглянувшему проездом в Антибы: — С Сесиль что-то случилось… она пишет, словно поет… — Сама госпожа Виснер об этом не подозревала. Да и две недели прошли очень быстро. Они не принесли Никола ничего, кроме проигрыша в казино и небольшого скандала: он выдавал себя там за совершеннолетнего, но его разоблачили и выставили. Зато он подружился за зеленым столом с целой группой сеньоритос — молодых знатных испанцев, ожидавших конца войны, чтобы вернуться в свои поместья. О поражении красных в этом кругу говорили, захлебываясь от восторга, хотя в те дни эхо трагического исхода из