Еда наполнила живот, но не очень напитала: жёсткий ростбиф, жареный картофель, салат и стакан молока. Быстро заправившись, мы протопали назад в казарму. Было три часа утра. Со временем появится привычка говорить «три-ноль-ноль». Огни потушены — отбой. Мы повалились на койки в надежде проспать хотя бы восемь часов. Но в армии никого не волнует, был ли у солдата здоровый сон. В 06.00 загремел подъём. Полусонные, чертыхаясь, мы оделись, заправили койки и выстроились перед казармой.

Отныне, было сказано, мы должны бриться каждый день, не имеет значения, есть что брить или нет. Таков армейский устав. И мы будем бриться от кончиков ушей до ключиц. Никакая растительность на лице не допускалась: все эти баки, бороды, усы, козьи бородки и прочее.

После завтрака здоровенный сержант внимательно осмотрел нас на предмет выполнения приказа. Он быстро прошёл сквозь строй, выхватывая небритых.

— Сегодня утром ты был недостаточно близок с бритвой, Элвис…встань сюда. Ты тоже, болван…и ты…и ты.

Отобрав двенадцать небритых салаг, он обратился к ним так:

— Армия учит, парни, что вы ДОЛЖНЫ бриться ежедневно. Поэтому у вас есть десять минут, чтобы убрать растительность с лица…ВСЮ растительность. А если что-нибудь останется, я сам побрею вас насухую вот этой бритвой.

И он выудил из брюк ржавую бритву «Жилетт» с тупым лезвием и поднял, чтобы всем было видно.

Несчастные помчались назад в казарму бриться, а мы стояли «вольно» под палящим солнцем. Через несколько минут один рядовой потерял сознание. Его звали Уилсон, чёрный из Чикаго.

— Оставьте его, — пробурчал сержант. — Вставай, парень…

Уилсон лежал на земле неподвижно и закрыв глаза.

— Я сказал, вставай, твою мать, ты, мешок с говном! Сегодня приёма в лазарете нет.

Уилсон попробовал встать, но ноги подкосились, и он снова упал.

Сержант схватил Уилсона за рубашку, поднял на ноги и встряхнул.

— Со мной эти штучки не пройдут, ПАРЕНЬ…у тебя нет солнечного удара. Стой «вольно», солдат…это приказ!

На пункте приёма пополнений заняться было нечем. Пока оформлялись документы, мы проходили дополнительные тесты. В ожидании назначения в какую-нибудь учебную роту чистили казарму и часами простаивали на построениях.

Однажды в знойный полдень мы спрятались от солнца под магнолию: покурить, потравить солёные анекдоты — и тут повстречались с человеком, который впоследствии стал нашим сержантом-инструктором.

— Добрый день, ребята, — он изысканно коснулся полевой шляпы в стиле медвежонка Смоуки и изобразил широкую улыбку на чёрном лице, обнажив полный рот белах, как рояльные клавиши, зубов. Он приближался к нам, виляя хвостом, подобно большому добродушному псу с блестящими глазами и влажным носом.

— Хороший день…

Мы согласились.

— В какую роту поступаете, парни?

Мы пожали плечами.

— Молитесь, чтобы это оказалась не моя рота. Ненавижу новичков.

— Эй, сардж! — воскликнул один из нас. — Сколько ещё нам здесь торчать…

И прежде чем прозвучало следующее слово, сержант был уже возле него.

— Как ты меня назвал, придурок? Сардж? А? Ты назвал меня сардж, ПАРЕНЬ? Не называй меня так больше, говно…ты начитался историй о Битле Бейли.

Он выпрямился в полный рост. Глубоко вдохнул и гаркнул:

— МЕНЯ ЗОВУТ СЕРЖАНТ ДУГАН! СЕРЖАНТ ДУГАН!

Ошеломлённые, мы отступили на шаг.

— Первое имя — на рукаве, — указал он на три нашивки, — второе имя — на груди, — и ткнул в тканевую полоску с именем над правым карманом форменной рубашки.

— Шаг вперёд, мерзавец, упал и отжался сто раз. А если остановишься, НОВИЧОК, начнёшь всё сначала с мешком песка на спине, — пригрозил он.

С коварной улыбкой Дуган следил, как назвавший его «сарджем» солдат, коренастый черноволосый паренёк, отталкивал от себя землю Луизианы под беспощадным солнцем.

— Как меня зовут, новичок?

— Сержант Дуган, сэр.

— Попробуй ещё раз назвать меня «сарджем», сукин сын… Я сержант, призван на службу. Служу на совесть!

— Так точно, сержант.

Дуган наступил до блеска начищенным десантным ботинком пареньку на правую руку.

В лучах солнца ботинок сверкал, как чёрный алмаз Аляски. Я засмотрелся на него, не в силах оторвать взгляд. Ботинок являл собой власть. Гладкий, как полированный мрамор. Роскошный, как лакированное чёрное дерево. Кривое кожаное зеркало, из которого на тебя таращится твоё же искажённое глянцем отражение.

Сержант хотел казался больше, чем был на самом деле. Он был силён и при исполнении. Власть ему давали шевроны, но высокомерие и стремительность были его собственные.

— Я хочу, чтобы ты считал, НОВИЧОК!

Парень удивлённо посмотрел снизу вверх.

Дуган зарычал и навалился на руку всем телом, покачиваясь вперёд и назад, будто втаптывая в пыль окурок.

— Двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь…

— Быстрее, сопляк, — выдохнул он.

Дуган, без сомнения, был бравым солдатом: прямой как штык, он стоял перед нами весь в ремнях, начищенных ботинках, полевой шляпе и отутюженной форме. Его рубашка потеряла цвет от долгой носки, но была густо накрахмалена. А наша форма болталась мешком, мятая и такая новая, что ещё похрустывала после склада.

К карману его рубашки был пришит личный знак, над ним «крылышки» — эмблема десантника, а выше «крылышек» красовался «Знак пехотинца за участия в боевых действиях» — он воевал во Вьетнаме. К правому рукаву была пришита большая жёлто-чёрная нашивка 1-ой кавалерийской (аэромобильной) дивизии, в составе которой он служил на Центральном Нагорье командиром пехотного отделения.

Каждый дюйм его гладкого, скульптурного, воздушно-десантного тела говорил о том, что это суровый, опытный профессионал.

Вдруг Дуган резко повернулся и схватил за горло другого парня, пригвоздил к магнолии и заорал в лицо.

— ГДЕ ТЫ БЫЛ, КОГДА Я НАДРЫВАЛСЯ И ПАРИЛСЯ В ЧЁРТОВЫХ ДЖУНГЛЯХ НАМА, А? ГДЕ ТЫ БЫЛ, ПРИДУРОК? ТЫ КОСИЛ ОТ АРМИИ, А? И ВСЁ-ТАКИ ПОПАЛСЯ?

— Я солдат регулярной армии, сержант Дуган…меня призвали, — промямлил тот.

— А ещё ты знатное трепло, — фыркнул сержант, убирая руки с горла.

Дуган схватил ещё одного солдатика за шиворот и брякнул о стену казармы.

— Почему ты такой жирный, МАЛЬЧИК? Скучаешь по мамочке? Не попадай в мою роту, говнюк, иначе я заставлю тебя пожалеть, что ты вообще вскочил прыщиком на мамочкиной ляжке! Ненавижу жирных, слюнявых штатских.

И пустился в рассуждения.

— Здесь пестуют боевых солдат, и прежде чем убраться отсюда, вы узнаете, что такое постоянная готовность выполнить приказ и как умереть настоящим мужчиной…и если я вру, то Святой Пётр — щенок!