В дверь уже грохотали кулаком, судя по звуку. Раэн тяжело вздохнул и пошел встречать гостей. Резко распахнув дверь, он отступил, с интересом наблюдая, как вваливается не ожидавший этого старейшина рода Керим, краснолицый неповоротливый толстяк в золотом поясе человека, женившего внуков.

Его спутник, словно для контраста, был высок и худощав, с приятным умным лицом и плотно сжатыми губами. И кричать в отличие от ир-Керима, разразившегося гневной тирадой на нистальском диалекте, он не стал. Внимательно оглядел комнату, несколько мгновений рассматривал укрытого Фариса, затем перевел холодный, ничего не выражающий взгляд светло-серых глаз на Раэна.

– Ты что творишь, лекарь? – брызжа слюной, завопил ир-Керим, наконец-то сообразив, что чужестранец не способен в должной мере оценить его красноречие.

– Лечу, – вежливо сообщил Раэн. – Как лекарю и положено.

Но нисталец не смог оценить даже такую незамысловатую иронию.

– Кого лечишь? Эту тварь? Этого… этого…

Отчаявшись подобрать достойное определение, ир-Керим, и без того румяный, побагровел так, что Раэн на всякий случай вспомнил, где у него средства от гипертонического криза. Пустить себе кровь старейшина вряд ли позволил бы, а жаль…

– Не хотите ли кофе, уважаемые? Или горячего вина? – попытался он изобразить гостеприимство.

Медный котелок с водой, повинуясь мановению его руки, вспорхнул с неожиданной для столь увесистого предмета легкостью и, перелетев через всю комнату, приземлился на очажном крюке. Толстый старейшина проводил его взглядом и наконец-то вспомнил, что имеет дело с магом, судя по тому, что принялся хватать воздух ртом, не произнося ни слова.

Раэн присмотрелся к пряжке на поясе второго, вспомнил родовые знаки, виденные им на воротах местных усадеб, и определил в высоком нистальце главу рода Кицхан. Отец Сейлема со скучающим видом рассматривал пучки трав, что Раэн развесил по стенам, стараясь хоть немного приблизить вид своего жилища к тому, какой достойно иметь лекарю.

– Парень, ты нам тут воду не мути, – продолжал, отдышавшись, ир-Керим уже значительно вежливее. – Фарис… он там привязан был потому, что нужно так.… Так что это… давай все назад, а мы уж тут…

Пока толстяк отчаянно пытался выразить мысли, а Раэн размышлял, как такой экземпляр мог стать старейшиной, ир-Кицхан соизволил разомкнуть тонкие губы:

– Мой друг желает сказать, что юноша Фарис, родившийся в роду Джейхан, приговорен к смерти. И при всем уважении к почтенному целителю, не чужестранцу вмешиваться в наши дела.

Ну, вот и разъяснилось. Если в их совете много таких, как Керим, то гораздо легче управлять долиной таким, как Кицхан. А тот размеренно продолжал на редкость бесцветным голосом.

– Вы – человек сострадательный, да и долг целителя обязывает помогать людям, это понятно. Только здесь не к кому проявлять милосердие. Зачем нам ссориться? Осужденного придется вернуть к столбу. А мы забудем об этом происшествии. Не так ли, почтенный Раэн? Каждый может ошибиться.

«Это уж точно, – весело подумал Раэн. – Ты, например, сейчас крупно ошибаешься».

Что ж, пора было кончать этот спектакль, будто поставленный неумелым кукольником, так сильно чувствовался привкус фальши. Да и вода уже закипала, а делить наслаждение первой чашкой кофе за день с этими двумя Раэн абсолютно не собирался. Подумав, он изобразил наивный взгляд, достойный Камаля. Право, можно только пожалеть, что у него самого глаза не светлые, не получится должной придурашливости…

– Разве я нарушил какой-то закон, почтеннейшие? – поинтересовался он, изо всех сил хлопая ресницами. – Ведь каждый, насколько я понял, вправе освободить осужденного, если пожелает. Верно?

«Точно, каждый. Нет никаких запретов на этот счет, и о ремнях не стоит беспокоиться, уж Кицхан обязательно бы все проверил и не упустил возможности выложить такой козырь. Вон как сузились глаза. А Керим был нужен, чтобы сходу на меня наорать, зато сейчас он помалкивает скромно, знает свое место».

– Речь идет не о законах, почтенный. – В тоне старейшины ир-Кицхана прорезалось легкое раздражение. – Мы, жители долины, сами вершим суд и наказываем своих преступников. Тому, кто хочет жить в Нистале, не следует об этом забывать.

– Понимаю! Но я не собирался на всю жизнь остаться в этом богами благословенном месте, – учтиво отозвался Раэн. – Сбор трав закончен, сушка тоже. Вот только дорогу снегом завалило, теперь и не знаю, как быть, – вздохнул он.

– Это первый снег, – с едва заметной тенью угрозы в голосе произнес ир-Кицхан, – он до конца зимы не пролежит. Одна-две недели, а потом путь свободен…

– Вот и отлично, – с радостным воодушевлением заявил Раэн. – Меня давно ждут важнейшие дела в Салмине.

Глаза ир-Кицхана еще больше сузились, теперь он напоминал хищника, готового к прыжку. Но силой заставить приезжего целителя вернуть осужденного к столбу он явно не мог. И пригрозить ему было нечем. Оставался лишь один спорный момент, который Раэн не преминул прояснить.

– Надеюсь, уважаемый Совет старейшин не будет возражать против нашего отъезда?

– Вашего? – ир-Кицхан в надменном удивлении вскинул бровь.

– Ну да. – Раэн посмотрел в ответ с не меньшим удивлением. – Я ведь, кажется, теперь отвечаю за этого юношу перед людьми и богами, так что ему здесь без меня делать нечего.

Ашара принадлежит хозяину. Но позор, конечно же, не должен выйти за пределы долины. Раэн злорадно наблюдал, как нахмурившийся Кицхан пытается решить это логическое противоречие. Однако старейшина, устав от его несговорчивости, холодно бросил:

– Почтенные люди Нисталя подумают об этом. Идемте, уважаемый ир-Керим. А вы, – обернулся он уже от самой двери, – следите за дорогой, почтенный Раэн. Снег скоро сойдет…

«И вы можете катиться подальше, – договорил Раэн про себя невысказанную мысль старейшины. – Как же, сойдет он. То есть, конечно, сойдет, но когда это будет нужно мне. Уж хорошую снеговую тучу над холмами я вам всегда обеспечу, на это сил хватит, если не торопиться. И как там, кстати, мой пациент, вовремя избежавший участи стать сосулькой?»

Дождавшись, пока дверь плотно закроется, он снял с Фариса наложенные перед разговором чары, прошел к очагу и принялся священнодействовать над котелком, любовно и ответственно предавшись изготовлению кофе.

* * *

Фарис медленно выплывал из тяжелой липкой тьмы. Веки казались налитыми свинцом, руки и ноги тоже не шевелились, но ни боли, ни малейшего неудобства он не чувствовал. Напротив, пушистый легкий мех приятно ласкал почти обнаженное тело.… Вот пахло как-то странно, словно в комнате дядюшки Нафаля, известного в долине травознатца. Да что же это с ним такое?

Память возвращалась кусками, и первое, что он вспомнил, это холод. Ледяной пронизывающий ветер, бьющий в лицо. Боль в стянутых ремнями руках, на которых висит тело. Мучительный, хуже боли, выворачивающий душу стыд.… Как он обрадовался, когда холод начал делать свое милосердное дело, унося его в темное забытье подальше от стыда…