по очереди. Бывало, что после игры кое-кого и не досчитывались. Но зато какие острые ощущения! Какая закалка духа!

— Дурость это! — сказал Руслан.

— Ты просто боишься! Вот посмотри! Ничего страшного в этом нет.

Башир достал из ящика стола кольт, зарядил его одним патроном, засунул дуло в рот, раскрутил барабан и нажал на спуск. Раздался сухой щелчок.

— Вот видишь! Ничего со мной не случилось. Теперь ты попробуй.

Он протянул сыну револьвер и патрон.

— На кой дьявол мне это нужно! — возмутился Руслан.

— Трус!

Руслан побледнел от обиды. Он зарядил револьвер, раскрутил барабан и приставил оружие к виску.

— Лучше в рот. Так надежнее.

— Хорошо.

Грохнул выстрел. Мозги Руслана повисли на потолке подсобки. Вообще-то никто не знал, о чем на самом деле говорили отец с сыном и сколько раз они заряжали револьвер. Может быть, они договорились испытывать судьбу до конкретного результата.

Мадина покинула ресторан, как только узнала о гибели Руслана. Она шла куда глаза глядят. В сумочке ее не было ни цента. Однако девушке с внешностью кинозвезды пропасть в Штатах не так-то просто. Не успела она пройти и двухсот метров, как ее забрал в свой «паккард» друг и сокурсник Руслана Стив Блэкфилд, сын одного из богатейших людей Америки. Через месяц он женился на ней, а еще через месяц после скоропостижной кончины отца стал наследником огромного состояния. Когда новая фамилия Мадины замелькала в светской хронике Соединенных Штатов, когда ее фотографии появились на обложках иллюстрированных журналов, когда ее письма заполнились поросячьими восторгами по поводу богатств мужа, перечислением тряпок и драгоценностей, подаренных им, описанием раутов, на которых она блистала в этих тряпках и драгоценностях, мое начальство махнуло на нее рукой.

— Спеклась девка! Она не вернется никогда, — сказал мой шеф и велел сдать дело на агента Бэлу в архив.

Один я знал, что Бэла обязательно вернется…

Прошло три года. За это время я женился на милой девушке из хорошей интеллигентной семьи, и у меня родилась дочь Оленька. Я перестал читать дурацкие письма Мадины и снял ее с почтового контроля. Красавица Бэла потихоньку уходила из моей жизни, и образ ее таял в дымке прошлого. Но вдруг…

Однажды утром мне позвонил из ОВиРа[8] знакомый офицер МВД и предупредил о том, что интересующая меня гражданка США по имени Мадлен Блэкфилд намерена прибыть в Нефтегорск по частным делам в период с 1 по 20 апреля 1972 года. У меня екнуло сердце. Господи! Так это же Мадина!

— Ага! — сказал я Погодину, входя к нему с этой вестью. — Бэла приезжает.

— Не спеши радоваться, — ответил мой шеф. — Не исключено, что визит ее обусловлен лишь желанием плюнуть тебе в морду.

— И все-таки я хотел бы встретиться с ней.

— Встретиться надо обязательно. Порой на свете случаются удивительные вещи.

Прибыв в Нефтегорск, Мадина сняла самый дорогой интуристовский люкс, и я мысленно обругал ее: в этом номере останавливались именитые иностранцы, и он был обставлен всеми видами оперативной техники. Она позвонила мне в день приезда, голос ее был тих и спокоен, будто и не прошло этих трех лет. Мы договорились, что я зайду к ней в семь вечера. В назначенное время я толкнул дверь в ее люкс и замер на пороге гостиной: передо мной стояла очень знакомая и совсем чужая юная женщина блистательной красоты. Она молчала, слегка откинувшись назад, опустив руки и затаив на губах загадочную манящую улыбку. В конце концов я сообразил, что надо обнять и поцеловать ее. Когда мы поцеловались, у меня даже дух захватило: уж чему-чему, а целоваться она в Америке научилась. Мадина кулачками оттолкнула меня, подошла к входной двери, заперла ее, вынула ключ и выбросила его в окно.

— Ну и что ты теперь станешь делать? Начальнику пожалуешься? Или жене?

Она держалась уверенно, раскованно, была иронична и чуть-чуть кокетлива. Светскость вошла в женщину-горянку и растворилась в ней, став ее второй натурой. Но и прежняя Мадина, легкая, трепетная и горячая, как огонек свечи, продолжала жить в ней. И я понял, что прежнюю Мадину она сохранила в себе для меня, а поняв это, решил остаться у нее. Я подошел к столику, сервированному на двоих, взял самую большую рюмку, наполнил ее коньяком и выпил залпом. Будь что будет! Пускай старые девы из оперативно-технического отдела, цокая языками от возмущения и зависти, пишут на магнитную ленту нашу с ней любовь. Пускай меня выгонят с работы в соответствии с нормами ханжеской нашей морали. Пускай!

Утром я встал пораньше, принял душ, оделся, поцеловал спящую Малину и собрался уйти, но тут вспомнил, что уйти не могу, так как номер заперт.

— Ключ в столе, — сонным голосом сказала Мадина, которая, оказывается, все время подглядывала за мной. — Какой же ты ненаблюдательный! Я выбросила в окно ключ от шифоньера. И еще там лежат три тетради. Это мой дневник. Я писала его для тебя и прятала в тайнике, который соорудила сама. Там подслушанные мною беседы и высказывания представителей американской элиты. Их имена знает весь мир. Когда они собираются в узком кругу, то напиваются, как скоты, и сорят секретами, бахвалясь друг перед другом своей осведомленностью. Другой дневник я веду для мужа. Он регулярно просматривает его и остается предоволен моей глупостью. В Америке я создала себе имидж красивой дуры, поэтому меня там никто не остерегается и все меня любят.

— Так вот почему так изменились твои письма!

— Ну да! Я подумала, что если ты читаешь их тут, то там их тоже кто-нибудь читает…

Войдя в кабинет Петра Ивановича, я понял, что ему уже все доложили. Лицо его было каменным.

— Вот бегунок, — сказал он. — Сдай документы, оружие, удостоверение, ну и что там еще, и через три часа чтоб духу твоего в управлении не было. Тетрадки Бэлы оставь мне.

Я взял бегунок, положил на стол дневник Мадины и пошел выполнять указание начальника. Придя домой, завалился спать. В семье знали, что после ночного дежурства мне положен суточный отдых. Однако через три часа я был поднят с постели Погодиным. Уже во дворе, где стояла его машина, он вернул мне служебное удостоверение, объяснив при этом, что меня решили не выгонять со службы, а объявить строгача за аморалку и вычеркнуть из наградных списков. Я незадолго до этого был представлен к медали «За боевые заслуги».

— Дневникам Бэлы нет цены, и мы завтра же отошлем их в Центр для анализа, — продолжал Петр Иванович, — но с ней ты больше работать не будешь. Ее надо передать