— Не бывают, — говорит Матвей и разворачивается ко мне, игнорируя фотографии. — Чувствуете себя плохо? Черт! — я слежу за его взглядом и опускаю голову. Смотрю на свои ноги и вижу, как по ногам текут струи крови.

Матвей преодолевает разделяющее нас расстояние, дергает подол платья вверх и чертыхается еще раз. Я вижу, как он достает телефон, что-то нажимает, но после обращается к взволнованной мне:

— Прокладки у вас есть?

— Что? Да.

— Где?

— В ванной, кажется, — я слабо понимаю что происходит и что значит то, что я вижу, но когда Матвей возвращается с прокладками и бельем, я смущаюсь.

— Вот, снимайте трусы и надевайте чистые с прокладкой. Я найду вам одежду и мы поедем в клинику, сейчас же.

Я киваю и переодеваюсь под его пристальным взглядом. Плевать на то, что он смотрит, я могу потерять ребенка. Я лихорадочно собираюсь, натягиваю принесенные им за пару секунд штаны и кофту, надеваю пуховик и шапку и через пару минут мы выходим на улицу, где Матвей тут же открывает дверь своего автомобиля.

— Надо какую-то пеленку, кровь… и я, — бессвязно бормочу я.

— Серьезно, Вероника? Готовы пожертвовать детьми, чтобы не испачкать мне обивку в машине. Садитесь, или я запихну вас внутрь.

Я прихожу в себя и залезаю на сидение, пытаясь расположиться как можно удобнее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Лягте лучше, вам будет удобнее и в вашем состоянии это оптимальнее.

Я слушаюсь и ложусь на бок, сгибая ноги в коленях, а сама думаю о том, что если бы не он… непонятно, что вообще бы произошло.

Мы доезжаем до больницы слишком быстро: Матвей привозит меня в дорогую клинику, но вовсе не в ту, куда обычно приезжаю я.

— Где мы?

— Успокойтесь, Вероника Сергеевна, вашим лечащим врачом буду я, — я едва передвигаю ноги и когда Матвей замечает это, наклоняется, подхватывает меня под колени и спину и поднимает на руки.

Я обнимаю его за шею и утыкаюсь носом в ключицу, стараясь не дышать и вообще не сгореть от стыда.

— Он дает какие-то указания, заносит меня в палату, после чего вокруг собираются какие-то девушки, рядом ставят треногу для капельницы, меня просят лечь и сжимать кулак.

Я исправно выполняю все, что меня просят, после чего чувствую укол в руку и сжимаюсь, расслабляясь только тогда, когда ощущаю прикосновения горячих пальцев к своей ладони.

— Что это? — я смотрю на прозрачную жидкость, стекающую в мою вену через трубку.

— Я спасаю вас и ваших детей, Вероника, — спокойно говорит он.

На протяжении часа мне колят еще и жутко болючие уколы, от которых бросает в жар. Хочется сказать, что мне ничего не нужно, но я стойко держусь, после чего Матвей говорит:

— Все. Больше сегодня трогать не будут.

— Простите, что…

— Спокойно, Вероника, я всего лишь сделал свою работу и да, завтра мы обсудим переезд ко мне, потому что судя по тому, что я вижу дела обстоят не лучшим образом.

— Но…

Я пытаюсь возразить, но мужчина только поднимает руку и говорит:

— Завтра, отдыхайте, — он сжимает мою руку, которую не выпускал из своей горячей ладони, крепче и прощается, покидая палату.



— Вероника Сергеевна, доктор Левицкий ждет вас у себя на УЗИ, — в палату входит медсестра и ждет, когда я встану с кровати и последую за ней.

У меня практически нет нормальной одежды и единственное, что на мне надето — короткие шорты и майка. Сверху я набрасываю теплый халат, который мне привезла Ирка, и иду за медсестрой. Эта клиника совершенно другая, поэтому я понятия не имею, где находится кабинет Матвея.

Меня приводят в небольшое светлое помещение с большим аппаратом УЗИ и кушеткой рядом.

— Здравствуйте, — лепечу я едва вижу доктора.

— Доброе утро, Вероника, — тут же обращается ко мне. — Проходите, ложитесь, посмотрим как обстоят дела.

Я укладываюсь на кушетку и жду какого-то ужасного диагноза, который обязательно повлияет на мою способность вынашивать ребенка, но после осмотра доктор Левицкий просит вставать и говорит:

— У вас все в норме за исключением небольшого тонуса. Вам придется некоторое время поберечься: меньше ходить, ни в коем случае не поднимать тяжелого, не подниматься по ступенькам. Через недельку-вторую все должно прийти в норму, — он указывает на мягкое кресло и просит садится, а после продолжает: — Лекарства мы отменяем и вот еще, — Матвей смотрит на меня долгим взглядом, ждет, пока я присяду, после чего садится напротив.

— Что? — спрашиваю, вспоминая то, что он сказал пару дней назад.

— Я все еще хочу, чтобы вы переехали ко мне, Вероника. Посудите сами, вы в любой момент можете потерять ребенка или сразу двух. А так я смогу оказать вам помощь. У меня есть водитель, который всегда сможет привезти вас в больницу для осмотра.

— Матвей Алексеевич…

— Я устал слушать “нет”, Вероника. Это ваша безопасность в конце концов. Вы должны понимать, что если бы я не приехал, вы бы едва успели приехать в больницу так быстро. И чем это чревато в будущем, вы понимаете?

— Да, но… вы совершенно посторонний для меня человек. И я не могу просто так переехать к вам. Вы можете сколько угодно раз уверять, что это исключительно в медицинских целях и вас интересует только профессиональная сторона, но… я не верю, — знаю, что говорю полный бред, и его попросту не может интересовать что-то еще.

За эти пару дней я окончательно убедилась в том, что он меня не помнит. По его взгляду и обращению мне стало понятно, что этот мужчина забыл о той девушке, с которой развлекался в клубе и я для него исключительно пациентка, но… я все равно не верю.

— Вы о чем? — тут же спрашивает Матвей.

— Я… просто… не понимаю, зачем.

— Вероника Сергеевна, вы взрослая женщина. Вам не пять лет, чтобы чего-то не понимать. Вы — уникальный случай и ничего более. По вам можно докторскую диссертацию написать, изучать вас вдоль и поперек, а если вы будете под моим присмотром, это станет еще проще. Нет, вы не будете подопытным кроликом, но мне интересно наблюдать за вашей беременностью, а вам совершенно точно нужен мужчина, который бы присмотрел за вами.