Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты испортишь глаза.
Он опустил книгу:
— Нет. Это одна из тех ложных истин, которые нам внушают в детстве, вроде того, что ожоги надо смазывать растительным маслом, а при поносе принимать уголь.
— Что ты читаешь?
— Роман. Про журналистку и журналиста, про их соперничество, любовь и расставание. — Он положил книгу на стул возле кровати, на котором горела свечка, и засмеялся: — Когда-то мы были близки с этой писательницей, и я хочу заранее узнать, меня ли она описала, прежде чем другие начнут со мной об этом говорить.
— И это действительно так?
— Да, но, исходя из того, что я успел прочесть, никто, кроме меня, об этом не догадается.
Немного поколебавшись, Кристиана спросила:
— Можно я присяду у тебя в ногах? Я бы тогда тоже прислонилась к стенке.
Хеннер кивнул и поджал под себя ноги:
— Садись, пожалуйста.
После этого он молча приготовился внимательно слушать.
— Я неспроста так сказала. Я действительно не поняла, о чем ты хотел спросить.
Он посмотрел на нее с изумлением:
— Ну, знаешь, Кристиана!
Она смотрела на него все так же серьезно:
— Тогда столько всего случилось.
Он не верил своим ушам. Неужели в ее восприятии то лето было совсем не таким, каким оно представлялось ему? Неужели для нее оно не стало тем летом любви, каким было для него?
С тех пор как они с Йоргом стали друзьями, он смотрел на нее с обожанием — иначе это не назовешь, — восхищаясь красотой, неприступностью старшей сестры. Она была с ним всегда приветлива, но он чувствовал, что она не замечает его как личность, для нее он оставался только другом младшего брата, дружба с которым может быть полезной, а может быть вредной. Вплоть до этого лета. Тут вдруг она стала относиться к нему серьезно. Он не знал, почему это произошло. Случилось так, что ему пришлось отвезти ее домой на машине, пятнадцатиминутное возвращение превратилось из-за дорожной аварии в целую ночь, проведенную вдвоем, и после этого случая все вдруг переменилось. Они ходили вдвоем на Маркузе и Дучке,[32]на «Дип Перпл»[33]и Хосе Фелисиано,[34]обнимались в кино и в бассейне и строили планы съездить на две недели в Барселону, окунуться в анархию на время короткого летнего отдыха. Потом они спали, но она неожиданно вырвалась от него, вскочила, схватила одежду и выбежала из комнаты. Прошло несколько недель, но ему так ни разу и не удалось поймать ее наедине, чтобы поговорить. У нее не находилось для него времени.
Да, в то лето произошло немало событий. Но только одно из них способно было еще тридцать лет спустя волновать его так, чтобы он стал задавать о нем вопросы. Неужели она сама этого не понимает? Ну ладно!
— Почему, когда мы занимались любовью, ты вдруг вскочила и убежала от меня?
Кристиана закрыла глаза. Как бы ей хотелось вместо правды отделаться какой-нибудь ложью! Пускай даже нелестной для нее самой. Но ей ничего не приходило в голову. Так что придется сказать правду, хотя она знала, что он ее не поймет. Ничего не поймет!
— Это было у нас дома. Ты помнишь? У меня в комнате, в моей кровати. Я думала, что Йорг уехал на все выходные, а он вернулся в субботу и неожиданно появился на пороге. Ты его не заметил, а я увидела его, и увидела, какое у него сделалось выражение, когда он сообразил, в чем дело, отступил назад и затворил за собой дверь.
Хеннер помолчал, ожидая, что последует дальше.
— Ну и?..
— Вот тебе и ну! Я так и знала, что ты ничего не поймешь! Я ничем не могу тебе помочь, даже если скажу, что Йорг и я… Одно время он любил меня поддразнивать дурацкой шуткой: «Ну, сестрица, инцестик не сгодится?» Но только ничего такого между нами никогда не было. И все равно с моей стороны это было предательством, когда я с тобой… — Кристиана открыла глаза и испытующе посмотрела на Хеннера: — Ты ведь ничего не понял, да? Не понял, что для меня не существовало никого, кроме него, как для матери не существует никого, кроме сына. Согласна, для матери существует еще и муж, но это другое: муж — это вчерашний день, а сын — день сегодняшний. Его удерживало в этом мире лишь то, что для меня существует только он. А когда я его предала, он выпал из мира. Я бросилась бежать, но его я не удержала, было слишком поздно. То, что я натворила, уже нельзя было исправить.
Хеннер взглянул на нее, увидел, как печально она на него смотрит из-за того, что он не может ее понять, увидел в ее глазах надежду, что, может быть, он все же поймет. Он увидел ее опустошенность после всех напрасных усилий. Она всем на свете пожертвовала ради брата, и все это ни к чему не привело, ничего не предотвратило, ничего не исправило. Он увидел ее упорную веру, что она его может остановить, даже сегодня, увидел, как она все с тем же упорством по-прежнему бежит и бежит, чтобы подоспеть в нужный момент.
— Неужели ты ради него… У тебя же, наверное, были какие-то отношения с мужчинами? Или нет? Ты была замужем? Развелась?
Она помотала головой:
— Я всегда привлекала молодых людей, так было на работе, в больнице или на конгрессах. Но они скоро замечали, что я не могу дать им то, чего они хотят, да я и не хочу. После мне иногда самой приходилось их прогонять, потому что у них недоставало сил уйти по собственному почину. Молодые люди, которых я привлекаю, часто оказываются мягкотелыми и слабохарактерными, иногда они уходили постепенно, плывя по течению. Кое-кого из них я потом, годы спустя, встречала с молодыми женами, их могла подцепить какая-нибудь сестричка или ассистенточка, они смущались и показывали мне фотографии своих детей. — Кристиана виновато улыбнулась Хеннеру. — Не думай, пожалуйста, будто ты мне чем-то тогда не угодил и мне с тобой не было хорошо. Но это было не главное. Это никогда не было для меня главным. У меня не было никого, кто нравился бы мне больше, чем ты.
«Кроме Йорга», — подумал Хеннер. И слова, которыми она хотела утешить его, только усилили его печаль. Уж лучше бы ей встретился кто-то другой, кого она полюбила бы по-настоящему! Но он ничего не сказал, а только кивнул.
Она нагнулась к нему, поцеловала в губы и встала:
— Спокойной ночи!
— Почему Йорг сказал, что я поступил мужественно, приехав сюда?
— Он так сказал?
— Да.
Стоя над ним, она окинула его задумчивым взглядом: