Когда мне было пятнадцать лет, я перенес желтуху. Болезньначалась осенью и кончилась с наступлением весны. Чем холоднее и темнеестановился старый год, тем слабее делался я. Только в новом году дело пошло напоправку. Январь был теплым, и моя мать стелила мне на балконе. Я видел небо,солнце, облака и слышал, как играют во дворе дети. Как-то ранним вечером вфеврале я услышал пение дрозда.

Мой первый после болезни путь вел меня с Блюменштрассе, гдемы жили на третьем этаже массивного, построенного на рубеже веков дома, наБанхофштрассе. Там в один из понедельников в октябре меня вырвало по дороге изшколы домой. Уже несколько дней я чувствовал тогда такую слабость, какой нечувствовал еще никогда в жизни. Каждый шаг стоил мне усилий. Когда я поднималсядома или в школе по лестнице, ноги едва несли меня. Есть мне тоже не хотелось.Даже когда я голодный садился за стол, во мне вскоре поднималось отвращение. Поутрам я просыпался с пересохшим ртом и с таким чувством, будто мои органытяжелым и неуместным грузом лежат в моем туловище. Мне было стыдно быть такимслабым. Мне было особенно стыдно, когда меня вырвало. Этого со мной в моейжизни тоже еще никогда не случалось. Мой рот стал наполняться, я попыталсясглотнуть, крепко сжал губы, приложил ко рту руку, но все вырвалось у меня изорта и сквозь пальцы. Потом я прислонился к стене дома, глядел на рвотную массуу моих ног и давился светлой слизью.

Женщина, принявшаяся помогать мне, делала это почти грубо.Она взяла меня за руку и повела меня через темный подъезд дома во двор. Наверхуот окна к окну были натянуты веревки и на них висело белье. Во дворе стоялаполенница дров; в мастерской с открытыми дверями визжала пила и летели опилки.Рядом с дверью во двор был кран с водой. Женщина повернула его, обмыла сначаламою руку и затем, собрав в пригоршню ладоней воду, плеснула мне ее в лицо. Явытер лицо полотенцем.

— Бери-ка другое!

Рядом с краном стояли два ведра, она взяла одно и наполнилаего. Я взял и наполнил второе и пошел следом за ней через проход подъезда. Онашироко размахнулась, вода с шумом выплеснулась на тротуар и смыла то, что изменя вышло, в канавку стока. Она взяла ведро, которое держал я, и пустила ещеодин водный поток по тротуару.

Потом она выпрямилась и увидела, что я плачу.

— Парнишка, — сказала она с удивлением, — парнишка…

Она прижала меня к себе. Я был едва выше ее ростом,чувствовал ее грудь на моей груди, чувствовал в тесноте объятия свой плохойзапах изо рта и запах ее свежего пота и не знал, что мне делать с моими руками.Я перестал плакать.

Она спросила меня, где я живу, оставила ведра в подъезде иповела меня домой. Она шла рядом со мной, неся в одной руке мой портфель, адругой поддерживая меня за локоть. От Банхофштрассе до Блюменштрассе идтинедалеко. Она шла быстро и с решимостью, которая облегчала мне задачу неотставать от нее. Перед нашим домом она попрощалась.

В тот же день моя мать вызвала врача, который поставилдиагноз: желтуха. Позже я рассказал ей о той женщине. Не думаю, что я потомкогда-нибудь пошел бы к ней по своей воле. Но моя мать считала вполнеестественным то, что я, как только буду в состоянии, куплю этой женщине букетцветов, представлюсь ей и поблагодарю ее. Так в конце февраля я пошел наБанхофштрассе.

Того дома на Банхофштрассе сегодня больше нет. Я не знаю,когда и зачем его снесли. Вот уже много лет я не был в своем родном городе.Новый дом, построенный в семидесятых или восьмидесятых годах, имеет пять этажейи большую пристроенную мансарду, он отвергает своей конструкцией эркеры ибалконы и покрыт гладко-светлым слоем штукатурки. Множество звонков указываетна наличие в нем множества маленьких компактных квартир. Квартир, в которыелюди въезжают и из которых они выезжают так же, как берут напрокат машину ипотом оставляют ее. На первом этаже там сейчас компьютерный магазин; до этоготам были хозяйственно-косметическая лавка, продуктовый магазин и видеотека.

У старого дома при той же высоте было четыре этажа: первый,сложенный из отшлифованных алмазом силикатных квадров, и над ним три этажадобротной кирпичной кладки с эркерами, балконами и оконными обрамлениями изпесчаника. На первый этаж и на лестничную клетку вело несколько ступенек,пошире снизу и поуже кверху, схваченных по обеим сторонам стенами, к которымбыли прикреплены железные перила и которые закручивались внизу, как панцирь уулитки. По бокам от двери стояли колонны, и с углов эпистиля на Банхофштрассевзирали два льва: один — налево, другой — направо. Подъезд, через которыйженщина подвела меня тогда к крану, был боковым.

Уже в раннем детстве я заметил этот дом. Он господствовалнад всем рядом построек улицы. Я думал, что если он вдруг еще больше раздастсявширь и прибавит в тяжести, то соседним домам придется сдвинуться в сторону иуступить ему место. Я представлял себе внутри его лестницу, отделаннуюштукатуркой, украшенную зеркалами и дорожкой с восточным узором, которуюдержали на ступеньках до блеска отполированные рейки из желтой меди. Я ожидал,что в этом господском доме будут жить такие же люди-господа. Но поскольку домот времени и от дыма проходящих мимо паровозов стал темным, то я ижильцов-господ представлял себе мрачными, сделавшимися какими-то причудливыми,быть может, глухими или немыми, горбатыми или хромыми.

В более поздние годы я то и дело видел этот дом во сне. Всесны были похожими — вариации одного сна и одной темы. Я иду по незнакомомугороду и вижу дом. Он стоит в ряду домов в квартале, которого я не знаю. Я идудальше, сбитый с толку, потому что знаю дом, но не знаю городского квартала.Потом меня осеняет, что дом-то я уже видел раньше. При этом я думаю не оБанхофштрассе в моем родном городе, а о другом городе или другой стране.Скажем, во сне я иду по Риму, вижу там дом и вспоминаю, что уже видел его вБерне. Это пережитое во сне воспоминание меня успокаивает; снова увидеть дом вдругом окружении кажется мне не более странным, чем случайно увидеться снова состарым приятелем в незнакомом месте. Я поворачиваюсь, возвращаюсь обратно кдому и иду по ступенькам наверх. Я хочу войти. Я нажимаю на кнопку звонка.

Если я вижу дом где-нибудь за городом, то тогда сон длитсядольше, или же я могу потом лучше вспомнить его подробности. Я еду на машине.По правую руку от себя я вижу дом и еду дальше, сперва только озадаченный тем,что дом, место которому явно на городской улице, вдруг стоит в открытом поле.Потом мне приходит в голову, что я уже видел его, и это вдвойне сбивает меня столку. Когда я вспоминаю, где я уже его встречал, я поворачиваю и еду обратно.Дорога в моем сне всегда пустынна; визжа шинами, я без помех разворачиваюсь ина большой скорости еду назад. Я боюсь, что опоздаю, и еду быстрее. Потом я вижуего. Он окружен полями — рапсовыми, ржаными или виноградными в Пфальце,лавандовыми — в Провансе. Местность равнинная, иногда слегка холмистая.Деревьев нет. День совсем ясный, светит солнце, воздух подергивается и дорогаблестит от жары. Брандмауэры придают дому вид какого-то отрезанного,недовершенного. Это могли бы быть и брандмауэры какого-нибудь другого дома. Домвыглядит не мрачнее, чем на Банхофштрассе. Но окна в нем совсем запыленные и недают ничего рассмотреть во внутренних помещениях, даже занавесей. Дом слеп.