Красный рыцарь шагнул ко мне. Я попятился.

– Какой же ты мерзавец, Итер! – воскликнула Иришка. – Ну ты и сволочь!

– Почему? – удивился он. – Я всего лишь продолжаю прерванный поединок. – Он шутовски отсалютовал принцессе шпагой: – У твоего дружка теперь есть оружие. А за свои слова надо отвечать.

Итер двинулся в обход тропинки. Я замер в неуклюжей боевой стойке, пытаясь отгородиться от Красного рыцаря клинком. Ни дома, ни в интернате я не играл в войну. Мама считала поединки дикостью, анахронизмом. В фильмах, которые я смотрел, коэффициент жестокости стоял на минимуме, так что боевые сцены превращались в балет.

Иришка сжалась в комок, сложив ладони лодочкой у рта – так, словно ей было холодно. Взгляд её сделался тоскливый, беспокойный.

– Прошу, – Итер отбросил грязно-серый маскировочный плащ и остался в алом камзоле. Мы скрестили шпаги. – Друг мой, – мягко упрекнул рыцарь, – держи оружие ровнее. Я могу зарезать тебя первым же ударом, а это неинтересно.

Я выровнял острие, направив его в горло Итера. Мы стояли, глядя друг на друга: он с интересом, я – с ужасом. Что же он медлит?

Лязгнул металл. Рукоять шпаги вырвалась из моей руки. Заныла ладонь. Иришка ойкнула, зажмуриваясь, и отступила на шаг назад.

– Подними, дружочек. И запомни: «они крепко сжимали оружие в руках» – плохая метафора. Расслабляй кисти.

Моя шпага лежала рядом с тропинкой. Я потянулся к ней, настороженно следя за рыцарем. Он не нападал. Подобно коту, что играет с мышью, Итер наслаждался моей беспомощностью.

– Туше! – Шпага вновь вылетела из руки. Как и в прошлый раз, я не смог уследить за движением Итера. – Мягче держи рукоять. Следуй за клинком.

Это повторялось вновь и вновь. Мой противник наслаждался жизнью. То он сетовал, что мне тяжело дышать, и я медленно двигаюсь (это стоило мне всех пуговиц с рубашки), то принимался подравнивать мою причёску. Фантазия его была неистощима. Когда он попытался перерезать пояс моих штанов, я отпрыгнул. Лезвие скользнуло по завязкам кошеля, и коробочка с крабом покатилась по камням.

Бок ожгло болью.

Первые несколько часов после наркоза – это всегда страшно. Говорят, что у нас на Казе медицина отсталая. На богатых планетах операции делают под гипноконтролем: это когда потом ни голова не болит, ни тошноты нет. Не знаю. Так тяжело просыпаться мне ещё не приходилось. Даже когда мне мениск чинили – после хоккея на скалах.

Свет в палате горел едва-едва, но всё равно глаза слезились. Над ухом жизнерадостно пиликал эскулап. Меня тошнило; тело казалось раздутым, словно баллон аэростата. Страшно хотелось пить.

Моё пробуждение сразу же заметили. Появилась пожилая медсестра, отключила дурацкую пиликалку и обтёрла мне лоб холодным мокрым полотенцем. Здорово! И пальцы у неё – тёплые, ласковые, как у мамы. От их прикосновения даже боль поубавилась.

– Ожил, путешественник? – добродушно осведомилась она. И добавила: – Лежи, лежи, подниматься тебе никак нельзя. Говорить – тоже. Сейчас тебя доктор посмотрит. Потом придёт его превосходительство, тогда всё и расскажешь.

Я успокоился. Может, и не провалил я экзамен? Иначе стал бы Визионер со мною разговаривать. Передал бы через какого-нибудь лейтенантика – мол, так и так, ты нам не подходишь. Счастливо оставаться.

Но всё равно тревожно… А вдруг у них так положено? И о провале должен сообщать сам генерал? А потом Каз, интернат… Даже если меня не отправят в Лачуги – как я буду жить, зная, что ничего путного из меня не вышло?

Появился доктор. Доктор хороший дядька, только задумчивый. Он попросил называть его Алексеем Львовичем, а потом стал задавать вопросы. В основном спрашивал, как я себя чувствую. Посадил на меня жука-анализатора, а сам принялся что-то быстро-быстро набирать на листе пластика.

– Алексей Львович, – спросил я, чувствуя себя совершенно по-дурацки. – А что со мной было-то? Как я сюда попал?

– Ничего особенного, – ответил врач, не отрываясь от листков. – Спонтанный мифизический переход. Похоже, у тебя аллергия на менторекс. Ты больше суток без сознания провалялся, а всё из-за… – Тут он спохватился. – Знаешь, я тебе рассказывать ничего не буду. Придёт его превосходительство и всё объяснит.

Я откинулся на подушки. Вот всегда так: чуть серьёзное – сразу: потом, потом! Ну и ладно, больно надо…

Алексей Львович защёлкнул на моём запястье холоднющий браслет из белого пластика, подключил к эскулапу и ушёл, пожелав скорого выздоровления. Эскулап тоненько заурчал. По руке побежали мурашки; я почувствовал, как под кожей что-то перетекает. Когда Иришка лечила, было похоже. Только у неё это получалось мягче, нежнее. Как-то более по-человечески, что ли?.. Эскулап гудел, а меня дёргало – так во сне бывает, когда снится, что проваливаешься в пропасть.

Я и сам не заметил, как прошла головная боль. Усталость и ломота в теле исчезли, на лбу выступила испарина. Я уже почти собрался вздремнуть, как пришёл генерал Рыбаков.

Он нисколько не походил на Визионера вчерашнего – таинственного, с замашками волшебника-Тени из старого фильма. На нём были мешковатый свитер и брюки из немнущейся ткани. Генерал уселся рядом с кроватью и долго меня разглядывал.

– Далеко путешествовал? – наконец спросил он.

– В Лонот.

Визионер присвистнул:

– Повезло тебе. Ну, рассказывай: когда тебя утянуло? В смысле – когда ты понял, что ушёл в мифизический план?

Я растерянно заморгал:

– В какой? Нефизический?

Теперь удивился генерал:

– Вы разве в школе этого не проходили?

Пришлось объяснить, что у нас на Казе обучение специализированное. На острове из нас растили администраторов, счетоводов, управленцев. О том, что происходит на Первом и Втором Небе, мы узнавали из выпусков новостей и фильмов, большей частью фантастических.

– То есть физику вам давали в урезанном виде, так?

Я смущённо кивнул.

– Ну и ладно. – Визионер задумался. Потом хлопнул себя ладонью по колену: – Давай так: ты рассказываешь, что видел в Лоноте, а я отвечу на твои вопросы. Идёт?

Я кивнул.

– Вот и отлично.

…Сам бы я вряд ли сумел толком пересказать лонотские события. Но Сергей Дарович оказался превосходным слушателем. Время от времени он задавал вопросы, от которых события вспыхивали в памяти, словно картинки трехмерного календарика-сюрприза, если его повернуть. Когда я закончил, Визионер некоторое время молчал, собираясь с мыслями.

– Ты ведь не думаешь, что тебе всё привиделось? – наконец спросил он. – Да нет, конечно не думаешь… Лонот так же реален, как Земля и Каз. Может быть, даже реальнее.

И он принялся объяснять. Оказывается, Лонот – это нечто вроде параллельного мира, только запутанней. Всё, что я делаю или думаю, отражается на Лоноте. И наоборот.