— Ничего, — ответила Амальфея Никитишна и отодвинулась.

Графу Раулю подали табурет, он сел и поднял ноги, вытянул их вперёд — обувайте меня. Оруженосцы, тащившие кольчужные чулки со штанами, стали с двух сторон, кряхтя натянули чулки, обули графа и крест-накрест обвили ему икры кожаными ремнями, чтобы чулки своей тяжестью не свалились бы, с ног бы не спадали.

— Уфф! — сказали они и, поддерживая графа под мышки, помогли ему подняться с табурета.

— Уфф! — сказал граф Рауль и встал на ноги.

Амальфея Никитишна снова шепнула княжне:

— Эти кольчуги на наших русских богатырей кованы. А у него ножки тонки — подогнутся.

— Ничего не тонки! — сердито ответила Анна Ярославна. — А очень даже красивые.

Тут подали графу длинную, ниже колен, кольчужную рубаху. Надели на него рубаху, он покачнулся, но устоял.

Третий оруженосец принёс кованый, похожий на воронку, шлем с кольчужной сеткой, скрывавшей лицо, — такой шлем надеть, как бы все кости не размозжил: уж так тяжёл. Однако же, чтобы не больно давил, прикрыли графу макушку войлочной шапочкой, а уж шлем на неё нахлобучили.

Стоит граф Рауль, руки раздвинул, пальцы растопырил. Натянули ему на руки кольчужные перчатки. В одну руку вложили меч, на другую повесили щит. Треугольный щит закрыл графа от плеча до плеча. Стоит граф Рауль, будто железная башня, с ног до головы неуязвимый, готовый к поединку.

Но Пертинаксу никак не могли подобрать кольчугу по росту, и оруженосцы воскликнули:

— Оружейники не куют броню для детей!

— И не надо! — сказал Пертинакс. — Так мне будет легче. Моя правота — моя защита.

И вот граф Рауль медленно сдвинулся с места, ступая тяжело, будто целиком выкованный из железа истукан, и каждый его шаг грозным грохотом отдавался на каменных плитах, так что казалось, пол не выдержит и прогнётся ГО тяжкой поступью. Он всё приближался и приближался к Пертинаксу, размахивая мечом и описывая им в воздухе сверкающие, свистящие круги.

Но меч Пертинакса был ему так тяжёл, что не только не мог он им взмахнуть, но принуждён был держать его обеими руками и ещё придерживать конец рукоятки под мышкой, так что остриё меча торчало, будто копьё или рог единорога.

Тяжесть меча влекла его вперёд, и, чтобы не упасть, он побежал и бежал всё быстрей и быстрей и вдруг, налетев с разбегу, ткнулся мечом прямо в грудь графа. Oт неожиданного толчка тот покачнулся, не удержался и упал на спину. А так как кольчуга была ужасно тяжёлая, он не мог подняться и только задирал вверх то одну, то другую ногу и опять с грохотом ронял её на пол.

— Ах! — закричали все дамы и от неожиданности чуть не попадали со своих табуретов.

— Ах! — воскликнула Анна Ярославна и так быстро вскочила, что запуталась в своём шлейфе.

— Ага! — сказала Амальфея Никитишна и распутала её.

Тут судья поднялся и заявил:

— Поединок доказал, где правда и где ложь. Анике из Киева не виновна!

Все захлопали в ладоши, и Анна Ярославна со своими дамами сбежала вниз с галереи, кинулась на шею Аниске и закричала:

— Ах, я так рада, так рада, что тебя не казнят. Теперь ты останешься со мной, и когда я буду выходить замуж за короля, я выдам тебя за Пертинакса, То-то будет весело!

— Благодарю вас за милость, принцесса, — сказала Аниска и отодвинулась. — Только я отказываюсь от этой чести.

— Ты что, дуешься на меня? — с удивлением спросила Анна Ярославна.

— Ничего я не дуюсь. А только ты обещала навеки меня не забывать, а полгода не прошло, и ты от меня отказалась. Если бы не храбрый Пертинакс, меня бы уже везли в мусорной тележке, а парижане кидались бы каменьями и грязью. Нет уж, я вернусь в Киев к моему отцу и семи братикам.

— Ах, пожалуйста, очень мне нужна твоя дружба! — сказала Анна Ярославна. — У меня и без тебя друзей хватит. Можешь хоть сейчас уходить, я тебя не держу, нищая оборвашка! Посмотрю я, как ты одна доберёшься до Киева!

— И вовсе не одна, — вдруг заговорила Амальфея Никитишна. — Мне тоже здесь совсем не нравится. Ишь какие здесь все расфуфыренные графини и свои немытые носы передо мной задирают. А я тебя с пелёнок баюкала и нянчила, ночей недосыпала и к такому неуважению непривычная. Уж больно ты старыми друзьями кидаешься, так скоро и меня улицу выкинешь. А я этого дожидаться не намерен!

— Амальфея Никитишна! — воскликнула Анна Ярославна. — Да за что ты на меня взъелась? Я же тебя люблю.

— Не велика цена твоей любви, больно ненадёжна, — сказала Амальфея Никитишна. — Так что прикажи, моя ясынька, пусть мне дадут носилки и тёплые покрывала, чтобы мы не замёрзли дорогой, и слуг, чтобы заботились о ни защищали, и лошадей, чтобы довезти до места. А если ты не сделаешь, я всё равно уеду в Киев и там пожалуюсь твоему батюшке великому князю Ярославу Владимировичу, какая ты заноза выросла. И не сомневайся — у князя большая власть и длинная рука, — он тебя и здесь достанет.

— Нечего грозиться! — сказала Анна Ярославна. — Бери, что тебе нужно, и убирайся. Я вас всех терпеть не могу!

И с громким плачем она выбежала из залы, и все наперегонки за ней. Амальфея Никитишна пошла распорядиться, чтобы всё приготовили к отъезду. И в пустой зале остались только Аниска и Пертинакс.

— Прощай, Анике, — сказал Пертинакс. — Прощай и будь счастлива. Уж больше нам не свидеться.

— Уж нам не свидеться, — сказала Аниска. — Прощай, Петруша, будь счастлив!

Под окном заржали кони, и Амальфея Никитишна позвала:

— Где ты, Аниска, иди скорей. Уж всё готово, и я сижу в носилках. Поехали?

Поехали, поехали! Городами большими и малыми, проторёнными дорогами и дремучими лесами, всё дальше и дальше, туда, где в Киеве над Днепром ждут не дождутся Аниску отец и семеро братиков — Ивашка, Евлашка, Ерошка, Епишка, Алёшка и Гришка и младшенький Пантелеймонушка.