Несколько секунд была пауза, затем началась вторая часть. Карлос повернулся и посмотрел вверх по склону. Вилла была оранжевой в свете заката. Мария, домоправительница, находилась на улице – подметала на террасе. Карлос снял шляпу и поднял в воздух, дожидаясь, чтобы Мария увидела его: кричать или издавать какой-либо шум было запрещено, пока Богородица практиковалась. Через минуту Мария подняла голову и застыла с метлой в воздухе. Карлос поднял вверх руки: «Как ты думаешь, Мария? На этот раз все пройдет хорошо?» Домоправительница сжала ладони и подняла глаза к небу: «Благодарю тебя, Господи».

«В самом деле, – подумал Карлос, глядя на дым от танцующего под вечерним ветром огня. – Благодарю тебя, Господи. Сегодня все сложилось хорошо. Погода отличная, виноградники готовы к зиме, и наша Богородица-с-Холма снова играет свою сонату».

* * *

Четыре часа спустя Анна Рольфе опустила скрипку и положила ее в футляр. Ею тотчас овладело удивительное сочетание усталости и непоседливости, какое возникало по окончании каждого занятия. Она прошла в спальню и легла на прохладное покрывало, широко разбросав руки, вслушиваясь в собственное дыхание и в шум ночного ветра, гуляющего по карнизу крыши. Она чувствовала что-то еще, помимо усталости и непоседливости, – что-то такое, чего она очень давно не ощущала. Она полагала, что это – чувство удовлетворения. Соната Тартини всегда была ее коронным номером, но после несчастного случая шаловливый перебор струн и необходимость прижать одновременно две струны были ее руке не под силу. Сегодня она сыграла на редкость хорошо для первого раза после выздоровления. Она всегда считала, что ее исполнение зависит от настроения. Злость, грусть, волнение – все это отражается на ее игре, стоит ей опустить смычок на струны скрипки. Ее удивило то, что чувства, возникшие в связи со смертью отца, позволили ей снова сыграть сонату Тартини.

Внезапно ей захотелось что-то делать. Она села, стащила с себя влажную тенниску и натянула свитер. Несколько минут она бесцельно бродила по комнатам своей виллы – тут включая лампу, там закрывая ставень. Гладкие глиняные полы холодили ее голые ноги. Как она любила этот дом с его оштукатуренными стенами и удобной, обитой парусиной мебелью. Он был совсем не похож на дом на Цюрихберге, где она выросла. Комнаты здесь были большие и полные света, а не маленькие и темные, мебель простая, без претензий. Это был честный дом, – дом без секретов. Это был ее дом.

На кухне она налила себе большой бокал красного вина. Оно было от местного винодела – ее собственный виноград участвовал в приготовлении этого сорта вина. Минуту спустя вино смягчило ее настроение. Вино было грязным маленьким секретом мира классической музыки. Она работала с оркестрантами, которые возвращались с ленча, настолько накачавшись алкоголем, что удивительно было, как кто-либо из них мог вообще играть. Она заглянула в холодильник. Она почти ничего не ела в Цюрихе и сейчас была голодна. Она поджарила грибы с помидорами на оливковом масле со свежими местными травами, затем все залила тремя взбитыми яйцами и добавила еще тертого сыра. После кошмара, пережитого в Цюрихе, она получала неизъяснимое удовольствие от выполнения этих простых домашних обязанностей. Когда омлет был готов, она села на высокий табурет у кухонного стола и стала есть, запивая остатком вина.

Тут она заметила огонек, мигающий на ее автоответчике. Ей было оставлено четыре сообщения. Много времени назад она выключила все звонки на телефонах, чтобы ей не мешали, когда она занимается. Она отправила кусок омлета в рот и нажала на кнопку воспроизводства.

Первое сообщение было от адвоката отца в Цюрихе. Оказывается, ей нужно было подписать еще какие-то бумаги.

«Удобно будет, если я пошлю их ночной почтой на виллу?»

«Да, удобно», – подумала она. Она позвонит ему утром.

Второй звонок был от Марко. Когда-то давно они были обручены. Подобно Анне, Марко был одаренным солистом, но малоизвестным за пределами Италии. Он не мог смириться с тем, что Анна была звездой, а он – нет, и наказывал ее, переспав с половиной женщин в Риме. После Марко Анна дала себе слово никогда, никогда больше не влюбляться в музыканта.

«Милая Анна, я прочел про твоего отца в газетах. Мне так жаль, любовь моя. Чем я могу помочь? Тебе нужна моя помощь? Я готов прилететь ближайшим самолетом».

«Нет, не надо», – подумала она. Она позвонит Марко утром, после того как переговорит с адвокатом. Если ей немного повезет, она услышит автоответчик и будет избавлена от унизительной необходимости слушать его голос в реальном времени.

Третье сообщение было от Фионы Ричардсон. Фиона была единственным в мире человеком, которому Анна полностью доверяла. Всякий раз, как она спотыкалась, это была Фиона, кто ставил ее на ноги.

«Ты уже вернулась домой, Анна? Как прошли похороны? Уверена: все было ужасно. Это всегда так. Я думала насчет Венеции. Пожалуй, нам следует это отложить. Закария поймет, как и твои поклонники. Ни от кого нельзя требовать, чтобы он выступал так скоро после подобного. Тебе нужно время, чтобы погоревать, Анна, – даже если ты презирала старого мерзавца. Позвони мне».

Она не намерена откладывать свой концерт в Венеции. Ее удивляло то, что Фиона даже предложила такое. Она ведь уже отменила два предстоящих выступления. И в прессе, и среди дирижеров, и среди импресарио были проявления недовольства. Если она отменит и третий концерт, урон будет невозместимый. Она позвонит утром Фионе и скажет, что через две недели будет в Венеции.

И последнее сообщение. Снова от Фионы.

«Еще одно, Анна. Очень приятный джентльмен из израильского посольства заходил два дня назад в офис. Сказал, что хочет связаться с тобой. Сказал, что у него есть информация по поводу смерти твоего отца. Выглядел он вполне безобидно. Возможно, ты захочешь услышать, что он собирается рассказать. Он оставил номер телефона. У тебя есть ручка?»

И Фиона сообщила номер.

* * *

Карлос выложил в камине ложе из сучьев олив. Анна поднесла к ним огонь и легла на диван, глядя, как пламя растекается по сучьям. При свете из камина она стала изучать свою руку. От мерцания теней задвигались ее рубцы.

Она всегда считала, что смерть отца принесет с собой своеобразный покой душе – «закроет все», как любят говорить американцы. Анне представлялось, что легче быть сиротой, чем вынести отчуждение разрыва. Возможно, она могла бы обрести сегодня умиротворение, если бы отец умер обычной смертью от старости. А вместо этого он был застрелен в собственном доме.

Она закрыла глаза и вновь увидела похороны. Они состоялись в старинной церкви Фраумюнстер на берегу реки Лиммат. Присутствовавшие походили на зрителей, пришедших на собрание акционеров. Казалось, весь цюрихский финансовый мир был там: молодые звезды и финансовые акулы из крупных банков и торговых фирм, а также последние из современников ее отца – старая гвардия цюрихской финансовой олигархии. Некоторые из них двадцать пять лет назад присутствовали на похоронах ее матери.

Слушая восхваления в адрес отца, Анна возненавидела его за то, что его убили. Точно он подстроил этот финальный акт, чтобы ее жизнь стала еще мучительнее. Пресса откопала цепь трагедий в семье Рольфе: самоубийство матери, смерть брата Анны во время «Тур де Суисс», ее сломанная рука. «Про́клятая семья», – гласил заголовок в «Нойе цюрихер цайтунг».