Тягостная атмосфера буквально пропитала весь Таврический дворец. В гулкой тишине коридоров, в пустоте темных залов и даже в затемненном закутке гардеробной – всюду разлилось вязкое болото скрываемого от других страха, иногда маскируемого демонстративной бравадой, однако чаще всего сил у пребывавших во дворце не хватало даже на подобную демонстрацию.

Порфирий Матвеевич за долгие годы службы гардеробщиком повидал в Таврическом дворце всякое. Были и торжественные заседания, и светские балы, и праздники. Был и траур. Всяких людей видел старый служака, но, пожалуй, никогда он еще не видел такого отчаяния, которое наполнило дворец этой ночью. Даже в дни недавней смуты и революционного разброда не довелось ему становиться свидетелем подобного накапливающегося ужаса в глазах тех, кого еще вчера полагалось считать образцом удачливости и успешности, мерилом собственного достоинства и демонстрацией значимости.

Он смотрел в согбенную фигуру удалявшегося по коридору Милюкова, но лишь дождавшись, когда тот скроется из поля зрения, позволил себе тихо крякнуть.

– Вот оно какая жизть-то настала, – пробурчал старик едва слышно, покачав головой. – Разве ж так оно должно быть-то? Деют не приведи Господь что, а потом маются с революциями-то своими, прости Господи!

Милюков же тем временем уже подходил к залу, где вот уже который час заседали члены Временного Комитета Государственной думы. Впрочем, слово «заседали» в данном случае скорее было синонимом не делового совещания или собрания, а томительного сидячего ожидания событий.

Хотя, как Милюков увидел войдя в зал, сидели далеко не все, а если и сидели, то далеко не всегда на стульях и в креслах – многие, словно какие-то гимназисты, а не уважаемые парламентарии, сидели на подоконниках или подскакивали в нервном напряжении, то вставая, то снова усаживаясь, но лишь для того, чтобы через пару минут вновь вскочить и бесцельно побродить, словно хаотически движущийся резиновый мячик.

Когда дверь открылась, на Милюкова сразу уставилось несколько десятков напряженных глаз, которые пытались прочесть на его лице какую-то новость, которую мог он узнать за пределами дворца.

– Есть какие-то новости? – быстро спросил князь Львов.

– Увы, господа, я в таком же неведении, как и вы. – Милюков покачал головой и тихо направился к своему месту за столом.

Замершие было заседатели, утратив интерес к Павлу Ивановичу, вновь вернулись к своему томительному занятию, и зал вновь превратился в разновидность растревоженного улья.

Милюков сумрачно смотрел на хорохорящихся членов вновь созванного Временного Комитета Государственной думы и членов нового правительства и ловил себя на мысли, что за последние часы он лишь укрепился в желании оказаться отсюда как можно дальше. И уж точно вернулся он сюда зря.

Первым тревожным звоночком стал для него внезапный отказ Шульгина прибыть на заседание Временного Комитета депутатов Государственной думы, сославшегося на плохое самочувствие. Это известие обеспокоило Павла Николаевича, но все же ни к каким решительным действиям не побудило.

Вторым (и главным) моментом, рушащим все предприятие, было сообщение о том, что Михаила захватить в Зимнем дворце не удалось и где он – неизвестно. И хотя генерал Крымов уверял депутатов в том, что фактически Михаил низложен и в данный момент его обнаружение во дворце лишь вопрос времени, это обстоятельство очень испугало собравшихся. Да так испугало, что начали раздаваться голоса о том, что хорошо бы данное историческое заседание перенести на утро, ввиду позднего времени и всеобщей усталости.

Всеобщего испуга добавило последующее сообщение о том, что Таврический и Зимний дворцы остались без телефонной связи, а телеграммы больше не принимаются. Это значило, что Глобачев принял сторону Михаила и принимает меры по противодействию мятежу. А бывший начальник петроградского охранного отделения вовсе не слыл человеком глупым и легкомысленным, не видящим тенденций момента и текущей ситуации. А значит, он что-то такое знает, о чем не в курсе в Таврическом дворце.

Кроме того, очень настораживал тот факт, что ненавистный многим Петросовет неожиданно свернул всю свою деятельность в Таврическом дворце и спешно перешел на нелегальное положение, обрывая связи и вообще рубя все концы.

Ну, а продолжающаяся, точнее, усиливающаяся в стороне Дворцовой площади перестрелка говорила о том, что ничего еще не кончилось и впереди все то, что в театральных постановках именуют кульминацией.

Петроград.

Площадь перед зданием

Министерства внутренних дел.

6 марта (19 марта) 1917 года.

Ночь

– Итак, генерал Богаевский, о чем же мы будем толковать? Не о погоде, надеюсь?

Глобачев смерил собеседника ироничным взглядом. Тот, впрочем, наградил его не менее красноречивым осмотром.

– Отнюдь, генерал Глобачев, хотя погоды нынче стоят определенно чудные. Но пригласил я вас на площадь вовсе не для обсуждения красот природы. Вы, конечно же, знаете, что власть в России переменилась…

Министр внутренних дел удивленно вскинул брови.

– Вот как? Чудны дела твои, Господи, а я и не знал!

– Вы напрасно иронизируете, Константин Иванович. Право, напрасно! Зимний дворец в наших руках, ключевые пункты столицы тоже, так что можно смело говорить о том, что власть узурпатора окончена. Посему я предлагаю вам подчиниться повелению нашего нового государя Алексея Николаевича и без боя передать нам под охрану здание Министерства внутренних дел.

Глобачев указал в сторону центра города.

– Ну, судя по канонаде, Африкан Петрович, ничего еще не определено. Впрочем, я не прав, ибо определено уже все. Вы проиграли, генерал Богаевский!

– Вот как? На чем же основана ваша уверенность, дорогой мой генерал Глобачев?

– На том, дорогой мой Африкан Петрович, что государь наш, Михаил Александрович, жив и здоров, а потому нет никаких оснований считать его правление оконченным.

– Вы блефуете!

– Отнюдь! Четверть часа назад я лично имел честь общаться по телефону с его императорским величеством и нашел его в добром здравии. Он во главе державы и столичного гарнизона, посему считать его низложенным я бы на вашем месте поостерегся. Более того, я предлагаю вам дать команду вашим людям прекратить бессмысленное сопротивление и сложить оружие. Мои слова подкреплены десятком пулеметных стволов, которые контролируют все подходы к этому зданию. И если уж вы вызвали меня на переговоры на площадь, то давайте действительно избежим ненужного кровопролития.

Генерал Богаевский зло дернул щекой.

– Вы пожалеете об этом. Мы еще поглядим, чья возьмет!

– И вам хорошей ночи, любезный Африкан Петрович! Вы слишком тепло одеты, тут скоро будет очень жарко!

Глобачев развернулся и пошел к входу в здание своего министерства.