Когда мы доехали до тяжелых ворот и будки с вооруженными охранниками, Уолтерс тихо вздохнул, и я заметила, что на руле остались влажные следы его рук. Взглянув наверх, я увидела двух огромных каменных гидр, тянувших друг к другу шеи через арку. Наши документы и пропуска проверили несколько раз. Мы молчали.

Наконец огромные железные ворота в темный сад открылись. Когда мотор машины умолк, мы услышали плеск воды в фонтанах. Гигантские двери были распахнуты; ночь стояла теплая. Подсвеченные флаги безвольно обвивали древки в безветренном воздухе. Шоу исчез в саду, но Уолтерс остался со мной. Он держал в руке свой черный портфель. Я в нерешительности стояла на пороге, даже не пытаясь охватить взглядом огромные пространства, паркет и ковры, шкафы, заполненные африканскими масками и тотемами, кунсткамеру разных культур, собранную под стеклом, чтобы блестеть и поражать воображение. Клиент, очевидно, человек утонченный и эрудированный. У него сотни книг. Из большого зала мы прошли в библиотеку. Я заметила круглую лесенку, по которой можно было добраться до самых верхних томов. Пахло табаком. О табаке уже почти полностью забыли, но мне запах был знаком. Только у самых влиятельных наших клиентов все еще оставалось право курить. Еще я чувствовала густой аромат специй — гвоздики, чеснока, корицы. Кто же он?

Казалось, что дворец пуст. Слуги не шмыгали по коридорам, домашние животные не разбегались от звука шагов. Мы стояли под матовыми лампами — терпеливые профессионалы в темных плащах — и молча ждали. Мы были серьезны, как священники, пришедшие в семью умершего. Никто не произнес ни слова. Уолтерс поставил мне стул подальше от света, потом прислонился к колонне. Видимо, его не удивляло, что нас заставляют ждать. Прошел почти час. Потом стеклянная дверь из внутреннего дворика отворилась, и на пороге появилась тень. Я видела, чтó там, в дворике. Его покрывал подсвеченный снизу стеклянный купол. Прямоугольное пространство было заполнено тропическими и субтропическими растениями — гибискус, бугенвиллия, лилии, кактусы, пальмы: там в неразборчивых звуках тропической ночи и проточной воды царил свой микроклимат. Небольшое облачко влажного жара поплыло по залу из открытой двери.

— Идите сюда.

Мы прошли сквозь стену влажного воздуха во внутреннюю оранжерею. Я не видела лица клиента. Он был одет строго и курил сигару. Он пожал Уолтерсу руку, и я почувствовала, что от него холодным душем прошла волна минутного недовольства, когда он оглядел меня.

— Она одета как шлюха. Пошлите ее наверх. Второй этаж, первая дверь налево. Пусть возьмет одежду жены. Потом приведете обратно.

У него был спокойный голос, но к нему примешивался странный отзвук, как будто он говорил не рядом с нами, а откуда-то издалека. Я снова попыталась взглянуть ему в лицо, но он все время оставался в тени. Потом я посмотрела на его руки. Он носил множество холодных золотых колец.

Шоу стоял рядом со мной. Он тихо дотронулся до моего локтя и отвел меня наверх, в темноту высоких покоев. Повсюду раздавалось журчание воды. Внутри было жарко, во всех каминах горел огонь, хотя ночь была теплой. Мы вошли в комнату с зелеными зеркалами. Это была женская комната, роскошная, как пещера Аладдина. У этой женщины были ожерелья из чистого золота, слитки чистого золота — золота, которое можно купить только в Индиях, которое добывают в джунглях. У нее были цепочки из черного жемчуга и огромные ониксовые броши в золотой оправе. Он одевал ее в черное с золотом. Но любила она зеленое. Вся ее домашняя одежда, футболки, джинсы, халат, купальник — я открывала ящик за ящиком — все зеленое, только зеленое. У нее было два совершенно разных гардероба — один роскошный и тяжелый, нижнее белье, ночные рубашки, вечерние платья до пола, все черное, отороченное нитями чистого, настоящего золота. Ее другая одежда — я перебрала вешалки — была легкой, хлопковой или шелковой, все желтовато-зеленое, цвета бутылочного стекла, морской волны, хвои, аквамарина. А потом я нашла платье, в котором видела ее, — мягкая лужайка, скрывающая грудь, и тысячи крошечных зеленых цветочков из шелка. Я вытащила его из шкафа и повернулась к Шоу, который неподвижно стоял у окна и смотрел в освещенную тьму.

— Мне это пойдет? Как ты думаешь?

Он внимательно посмотрел на платье.

— Может, будет тесновато. Она легче тебя. Но такого же роста.

— Ты ее знаешь. Кто она? Кто?

Шоу прикрыл глаза.

— Надевай.

Я стащила свой кожаный наряд и натянула зеленый шелк. На ее формы платье лишь намекало. Мои были более откровенны, и оно их бесстыдно подчеркивало. Я села перед зеркалом и надела ее украшения, все ее зеленые камни — нефрит, жемчуга и лунный камень с зеленым проблеском.

Я взглянула в темно-зеленую глубину зеркала и снова увидела поверх своего лица, отмеченного печатью разврата и двойственности, ту бледную хрупкую красавицу, в которой сразу распознала потустороннюю драгоценность. Она не была одной из нас, она пришла откуда-то издалека, из-за гор. Платье хранило ее запах. Ее лицо мерцало передо мной. Она была здесь, где-то в этой же комнате, и следила за тем, как я постепенно овладеваю тем, что когда-то было ею. Я быстро огляделась; продолговатые нефритовые капли нежным холодом дотронулись до моей шеи. Никого нет. Только Шоу. Он так и стоял у окна, но на руках его были черные перчатки, его тугие рабочие перчатки, его вторая холодная кожа. Голову он побрил.

Я почувствовала, как от ужаса мои бедра покрываются гусиной кожей.

— Шоу, — прошептала я, и он придвинулся ближе, спрятав руки за спиной. — Пусть он ко мне не прикасается. Умоляю тебя, пусть он ко мне не прикасается. Я не смогу. С этим клиентом — не смогу. Понимаешь?

По его лицу прошла судорога, как круги по стоячей воде. Я никогда, никогда не просила об этом. Шоу, напряженный и неподвижный, как притаившийся леопард, лишь опустил глаза.

— Иди вниз. Пора. — Больше он ничего не сказал.

Я встала. Платье, длинное и свободное в бедрах, стекало с меня, шелестело ее присутствием и ароматом роз. Я чувствовала за своей спиной колыхание шелка. Спускаясь по лестнице, я казалась себе выше и грациознее. Мои шаги гулко отдавались в коридоре. Ее зеленые туфли были мне на размер малы, но я не обращала внимания на неудобство. Это ненадолго. Это ненадолго.

Нижние комнаты теперь словно бы потемнели; света было меньше. Уолтерса там уже не было, а Шоу, который начал было спускаться по лестнице, вдруг исчез. Я остановилась в коридоре, потом вышла в тропический сад. В нем были проложены дорожки из гравия, и все заполнял невидимый шум проточной воды. Я стала рассматривать орхидеи — паразитов, скрывающихся в подмышках тяжелых, роскошных деревьев. Все выглядело огромным и чудовищным. Влажный воздух лип к лицу.

Я услышала его шаги по дорожке, потом почувствовала его запах — табак и корица. Теперь я могла видеть его лицо.

Я ожидала увидеть волосы с проседью, глаза убийцы и тяжелые усы. Я помнила его холодные золотые кольца, помнила, как с непреклонной властностью он сжал мою руку. Но он изменился. Глаза ввалились глубоко в постаревшие глазницы, волосы были густые, но совершенно белые, тяжелое лицо — белое, холодное, чисто выбритое. Он был похож на статую в посмертной маске. Его взгляд пробивался сквозь слои недвижности и холода. Он был такой же чудовищный, как его искусственные тропики.