– Они еще не женаты, но она особа в высшей степени положительная, кажется, биолог по образованию и работает в лаборатории, ставит какие-то опыты на мышах… Я видела ее. Внешне так, ничего особенного, но глаза добрые и одевается скромно. Вы уж извините, что мне приходится говорить вам об этом. Ведь вы предпочли бы, чтобы ваш муж был один…

– Дора, не говорите глупостей! Прошло три года, и я не настолько глупа, чтобы не понять, что мужчина, которого бросили, имеет право устраивать свою личную жизнь так, как ему этого хочется. Другое дело, что он мне нужен по делу. Из-за него я и не смогла улететь домой… Как вы вообще, Дора, здесь живете?

– А что такого? У нас уже начали топить, внизу магазин построили, ваш муж платит мне приличные деньги, так отчего же мне здесь не жить?

Анна покачала головой и только что не покрутила пальцем у виска: до чего же глупа милейшая соседка!

– Я спросила про Россию вообще, – пояснила она. – На меня напали в подземном переходе, отобрали сумку, в которой лежали все деньги и билеты… Теперь понятно, о чем я говорю?

– А вы не ходите по городу, когда темно. У нас здесь почти никто не ходит, как стемнеет, это в центре много людей… Опасно стало жить, что верно, то верно. У двух моих приятельниц есть газовые баллончики… Жизнь стала трудной, но если жить правильно и не высовываться, где не нужно, то все будет нормально… Зато в магазине продают разные тропические фрукты, рыбу, мясо… Видите, как меня разнесло?! А что?! Ведь кроме как вкусно поесть у меня и радости-то никакой в жизни не осталось. Вот телевизор разве…

– А что же вы замуж не выйдете? У вас, извините за прямоту, хорошая квартира, любой холостяк будет только рад сойтись с вами, к тому же вы такая симпатичная женщина… – Анна говорила едва слышно, однако голос ее, словно под высоким сводом, звонким гулом отдавался в голове и отнимал последние силы.

Она испытывала благодарность к Доре за ее заботу, а потому сочла необходимым сказать ей что-то теплое и простое, что говорят в таких случаях женщины, желая выказать свое расположение.

– Вы практичная женщина, сразу видно, – улыбнулась Дора и взяла из рук Анны пустую чашку из-под бульона. – Но мне, если честно, никто не нужен. У меня был муж, и я знаю, что это такое – быть замужем. Я так с ним измучилась, что решила: все, с меня хватит, поживу теперь для себя. Одно жалко – детей у нас нет. Но не думаю, что все те, у кого есть дети, уверены в том, что дети похоронят их как следует и, что самое главное, будут заботиться о своих родителях при их жизни и особенно болезни… Дети, как правило, эгоистичны…

– Дора, вы не принесете мне телефон, чтобы я могла позвонить… – прервала соседку Анна и тут же осеклась, представив, как любопытная Дора будет подслушивать ее разговор с Гаэлем. Нет, это невозможно! К тому же телефон Вика до сих пор может прослушиваться ФСБ.

– Я могу позвонить, – предложила услужливая соседка, сгоравшая от нетерпения узнать, с кем же намеревается пообщаться Анна.

– …в аэропорт, – продолжала Анна, – чтобы узнать рейсы в С. Я собиралась проведать свою сестру…

– А у вас есть сестра?

– Есть… Но только мы давно не виделись, поэтому было бы неплохо сначала позвонить ей…

Ей вдруг стало жарко при мысли, насколько реально то, о чем она только что сказала Доре. ПОЗВОНИТЬ МИЛЕ! Как же она раньше не сообразила?! В С., в квартире, которая им досталась от родителей и где они прожили столько лет, навряд ли изменился телефон…

– Дора, наберите, пожалуйста, код… Записывайте, – и Анна, откинувшись на подушки и прикрыв глаза, принялась диктовать код и номер ее родного телефона. – Записали?

– Конечно… Я мигом.

И Дора принялась набирать номер.

– Длинные гудки, – заговорщически прошептала она, протягивая Анне трубку. – Говорите…

Трубку сняли на другом конце провода, и Анна услышала незнакомый и довольно низкий женский голос.

– Добрый вечер… – проговорила она в страшном волнении, как если бы звонила на Тот Свет. – Как мне поговорить с Милой Рыженковой? Ведь это Мичурина восемнадцать, квартира шесть?

– Послушайте, я не знаю, кто вы… – произнесла каким-то странным голосом женщина, – а потому мне трудно сообразить, ЧТО ИМЕННО я должна вам сказать…

– Это звонит ее сестра, Анна… – выпалила она и замерла, прислушиваясь к ударам собственного сердца: ведь она не имела права раскрываться, держа в руке трубку телефона, принадлежащего именно Вику. Она забылась…

– Сестра? Тогда и вовсе непонятно… – голос женщины звучал так, как если бы она говорила в картонную трубу, приглушающую громкость. Или же у нее просто-напросто был насморк. – Вы меня слышите?

– Слышу, конечно… – Анна начинала терять терпение. – Так где Мила?

– Она умерла, деточка… Еще два года тому назад, кажется…

– Умерла?.. – Анна почувствовала, как волосы на ее голове зашевелились. – Но как это случилось?

– Не знаю… Кажется, ее сбила машина.

– А кто же тогда вы?

– Мы купили у вашей сестры эту квартиру, сначала долго снимали, а потом выкупили… Так что вы уж там сами разбирайтесь…

Короткие гудки. Анна, опустившись на подушки, почувствовала, как слезы горячими потоками потекли к вискам…

– Что случилось? – Дора присела к ней на постель. – Что-нибудь с вашей сестрой?

Анна посмотрела на нее, но ничего не ответила. Да и что она могла сказать этой чужой женщине, так раздражающей ее своими толстыми розовыми щеками, кисловатым запахом тела и неестественно вытаращенными от чрезмерного любопытства глазами?

Ей не хватало воздуха, ей не хватало того внутреннего стержня, который сломался в ней, едва она сошла с трапа самолета здесь, в Шереметьеве-2, четвертого октября тысяча девятьсот девяносто восьмого года, когда приехала на Солянку хоронить свою единственную сестру Милу…

Анна отвернулась к стене и разрыдалась.

Она не помнила, сколько времени прошло с тех пор, как ее привезли в этот дом. Здесь не было окон, а потому о приближении ночи она узнавала лишь по своим слипающимся векам, непреодолимому желанию спать и раздающимся откуда-то сверху звукам музыки и громким крикам. Но это в своей прошлой жизни она с наступлением ночи ложилась спать, а здесь, в этом аду, жизнь в это время только начиналась…

Сейчас придет человек и принесет еду. Ей, зверю, посаженному на цепь, не разрешают даже помыться, не говоря уже о том, чтобы почистить зловонное дно клетки, залитое кровью и молоком…

И никто, кроме тех скотов, которые приходят сюда сверху, чтобы насладиться ее унижением, не знает, где она и что с ней…

Прежде ее звали Берта. Так назвал ее отец в честь своей первой любви – наперекор всем. И это имя сильно отличало Берту в школе от ее подруг. Было в этом имени что-то бархатисто-упругое, немецкое, европейское, строгое и вместе с тем мягкое и нежное… Берта обожала свое имя и была благодарна отцу за то, что он его отстоял пусть даже ценой семейных скандалов и упреков со стороны жены. Девочка и впрямь была похожа на хрестоматийную Берту: светловолосая, высокая, стройная, с большими голубыми глазами и нежным матовым лицом. Ни дать ни взять – немецкая кукла.