— Играли.

— И конечно, он проиграл? — насмешливо спросила Бирюкова.

— Почему же конечно?

— Да потому что проигрывающие всегда нам милее выигрывающих!

— Бог с тобою, Надя! Ты все стараешься, как бы мне шпильку впустить! Ну что мог он проиграть мне? Десять-пятнадцать рублей! Какая, подумаешь, уйма денег! Для меня, который по десяти тысяч в вечер спускал!

— Когда же это было? Я что-то не помню!

— А когда в гусарах служил… Пришлют, бывало, двадцать-тридцать тысяч — ну и живешь неделю-другую — дым коромыслом!

— Нолик-то откинь — вернее будет!

— Ты думаешь, я лгу? Вот тебе честнейшее слово, что правда!.. Да и для чего мне лгать?

Милейший Владимир Константинович говорил совершеннейшую правду: лгать нужды ему никакой действительно не было, тем более, что супруга его уже давно отвыкла верить ему на слово, но он до такой степени изолгался, что и сам не замечал удалений своих от истины и действовал в этом случае совершенно механически, с невинностью младенца.

На другой и третий день повторилась та же сцена: как стукнуло восемь часов — раздался звонок, явился Огнев, и Бирюков уселся с ним в пикет. Надежда Александровна не вышла; напрасно супруг посылал за нею, сам бегал упрашивать ее — Бирюкова отговорилась мигренью и легла в постель. Утром Владимир Константинович выразил жене свое неудовольствие.

— Помилуй, Владимир, ведь это несносно: каждый день чужой человек.

— Ангельчик ты мой, да ты пойми, какую он мне пользу приносит: играя с ним, я не только не проиграю столько, сколько в клубе, а еще выиграю может быть… Такого благороднейшего игрока, как Огнев, я и не видывал!

— Почему же ты не играешь у него? — пожала плечами Бирюкова.

— Нельзя, дружочек: он говорит, что в его квартире что-то переделывают — принять негде.

— Ну, хоть в кабинете усаживайтесь, а то, право, это и меня и детей стесняет… им и побегать негде.

На этом пока и порешили; новые друзья завладели кабинетом, а зал и гостиную предоставили в распоряжение Надежды Александровны.

Все это происходило в отсутствие Осокина: по делам службы ему пришлось отправиться в уезд на несколько дней. Когда он вернулся, две вещи неприятно поразили его: короткость, с которою держал себя Огнев в доме Бирюковых, и крайне печальное, измученное лицо сестры. Встревоженный не на шутку, он на время позабыл и свою любовь и поручение, данное им Надежде Александровне, а хлопотал только о том, как бы узнать причину такой внезапной перемены в здоровье Бирюковой. Он обратился к ней с расспросами, но ничего не добился: сестра объявила, что здорова, что в семейной жизни ее, кроме посещений Огнева, нового ничего не произошло и вообще как-то старалась замять разговор о своей болезни. Неудовлетворенный, Орест полетел к Каменеву.

— Перемены к худшему я, того, не заметил, — отвечал врач, — душевное расстройство, вероятно.

Все это показалось Осокину очень странным, и он решился наблюдать; появление Огнева в доме сестры крайне интриговало молодого человека.

Между тем Надежда Александровна не забыла о поручении брата: она заезжала к Ильяшенковым, и случай доставил ей возможность переговорить с Софи наедине. Не вдаваясь в подробности и не высказывая того, что она посвящена в тайну брата, молодая женщина выведала кой-что от девушки и тотчас же заметила склонность ее к Оресту; обнаруженное же в разговоре ее с братом, неудовольствие Бирюкова объяснила себе светскою щепетильностью девушки и желанием ее вызвать молодого человека, подобным маневром, на объяснение. В этом смысле она и передала Оресту свои наблюдения.

— Бояться тебе нечего, — закончила она, — ступай к Ильяшенковым и, если ты уже решился, пользуйся первым удобным случаем и откровенничай.

— И ты ручаешься за успех?

— Уверена!

— А насчет Перепелкиной?

— Она-то и будет предлогом: уверяя Софи в непричастии к этому делу, тебе трудно будет скрыть то обстоятельство, вследствие которого вмешалась тетка…. Ты его не скрывай… оно и будет твоей исходной точкой.

Пока брат с сестрой советовались, в доме Ильяшенковых шли разные толки. Посещение Перепелкиной, таинственная беседа ее с господами при закрытых дверях, затем визит Бирюковой не укрылись от внимания прислуги. Девичья, всегда чуткая до разных новостей, сразу провидела во всем случившемся что-то особенное, а приказ, отданный Павлом Ивановичем камердинеру, принимать Ореста во всякое время, убедил всех, что дело пахнет свадьбой и что которая-нибудь из барышень скоро сделается госпожой Осокиной. Поднялись споры: сначала о том, на долю которой из девиц выпадет этот счастливый жребий, а потом о наружности жениха и его состоянии. Павел Иванович и Анна Ильинишна также не были чужды тому напряженному состоянию, которое силою обстоятельств овладело их внутренними комнатами. Сановитый генерал и его аристократическая супруга начинали уже беспокоиться о том, что бы это значило, что вот прошло уже несколько дней, как Перепелкина закинула им такой крючок, а дело не из короба ни в короб; даже и жених показаться не думает!.. Наконец, в один прекрасный вечер, опасения их рассеялись: раздался звонок и Осокин, собственной персоной, вошел в гостиную Ильяшенковых.

На счастье молодого человека хозяева были не одни: два чиновные старца увеселяли их игрой в винт, Юлия и Cle-Cle вышивали в пяльцах, а Софья Павловна в зале разливала чай. Такого удобного случая Орест и ожидать не мог; он поспешил им воспользоваться и, наскоро отделавшись в гостиной, подсел к Софи.

— Что вас давно не видно? — спросила девушка.

— Я уезжал по службе…

— Сестра ваша была у нас, — пристально взглянула Софи на молодого человека; тот немного сконфузился. — Je trouve qu'elle a maigri votre soeur.[118]

— Она не совсем здорова.

Софи отпустила чай.

— Хотите? — предложила она стакан Осокину. Тот поблагодарил и, боясь чтобы девицы своим приходом не помешали ему объясниться, решился прямо приступить к делу.

— Я исполнил ваше приказание, Софья Павловна, — не совсем твердо выговорил он.

— Какое? — с прекрасно разыгранным изумлением спросила девушка.

— Я навел справки, доказывающие мою невинность… по делу г-жи Перепелкиной.

— А!

— Мою взбалмошную тетку интересовало ваше мнение обо мне; она и поручила Перепелкиной узнать его… Та же, Бог весть с чего, позволила себе…

— С чего же ваша тетка, — улыбнувшись, перебила его Софи, — так интересуется мною и моими мнениями?

— Может быть, благоприятным ответом она думала доставить мне удовольствие, — несмело ответил Орест.

— Вот как! — протянула Ильяшенкова, и легкий румянец заиграл на ее щеках. — Я и не знала, что вы дорожите моим мнением!

— Софи! Еще чашечку, — влетела Cle-Cle, — я выпью ее здесь, — вдруг надумалась она, быстро взглянув на сестру и Осокина, и уселась около самовара.

Орест был готов побить ее в эту