– На вот этой консервной банке?

– Нет, не на банке, а на моей машине, – блеял интеллигент, далёкий от современного сленга.

– Короче, тут есть твой телефон, – малый взглянул на визитку. – Я тебе брякну. Лады? – поворачивая ключ зажигания, пообещал он.

– Лады, лады, – повторял Сысой, глядя вслед удаляющейся машине, поняв «лады», как согласие благодетеля работать у него водителем.

Что побудило здоровяка Вована, далёкого от интеллигентных политесов, но, в общем-то, добродушного малого, согласиться на предложение хиленького Сысоя работать у того шофёром и телохранителем, неизвестно. Правда, последнее придумано было самим Вованом для солидности.

Малый сразу же расставил все точки над «i» по отношению к своему «хозяину». Помог ему приобрести новую тачку. Установил чёткие взаимоотношения. Самого Радищева называл не иначе как Макарычем и на «ты», в то время как Сысой интеллигентно именовал своего водителя Владимиром и только на «вы».

Во время получения «шефом» гонораров, Вован устраивался за его спиной, и едва у того оказывались деньги, как он тут же забирал всю сумму из «хозяйских» рук, отсчитывал причитающуюся ему долю, а остальные возвращал назад. При этом ещё ни разу не было, чтобы он взял лишнего.

– Макарыч, я не въезжаю, в натуре, ты на кого горбатишься? – крутя баранку, спросил как-то Вован у своего работодателя. До этого его не интересовал внутренний мир «шефа», как иногда для солидности называл он щупленького Сысоя.

– Я публицист.

– Кто? – не понял малый, впервые услышав мудрёное слово. – Ты что, из публички на шоссейку тёлок выгоняешь на распас?

Малый пообтесался маленько, работая рядом с интеллигентом, и срамного слова «бардак» решил не произносить.

– Нет, к животноводству я не имею никакого отношения. Я публицист.

– Это что такое?!

– Я пишу статьи, рецензии, публикуюсь в толстых журналах. Иногда мои публикации, как бы тебе помягче сказать, кое-кому не нравятся. Однако же кому-то они приносит ощутимые дивиденды. Вот для таких людей, в основном, я и пишу. За это они платят мне хорошие деньги. Я смог без особого ущерба для себя нанять вас на работу, приобрести вот эту новую машину и не утруждать себя сидением за баранкой. Вы меня везёте, а я в это время обдумываю тему, мысленно выстраивая публикацию. Одним словом, я – писатель.

– Типа Пушкина? – ахнул Вован. Ему ещё ни разу не приходилось вот так близко сталкиваться с живым писателем.

– Вроде того.

Откровенно говоря, малый считал писателей людьми недосягаемыми, более придуманными, нежели существующими на самом деле, или давно умершими, типа Пушкина, например, которого знал ещё со школьной скамьи, и ещё Гоголя. Тот вроде написал что-то не совсем понятное.

А тут, здравствуйте вам, вот он, живой писатель, сидит рядом, и как ни в чём не бывало разговаривает с ним. Вован усмехнулся: кому скажи, не поверят.

– Дашь почитать свою книжку? – не спуская с лица ошеломления, спросил он писателя.

– Вы не поймёте моих публикаций. Я пишу не для широкого читателя.

– Для какого читателя?

– Я пишу для специалистов.

– Всё равно интересно. Ты, Макарыч, притарань мне свою эту, ну, публикацию. Хочу почитать. Как-никак, вожу настоящего писателя, – с уважением произнёс он.

– Похвально, Владимир, что вы тянетесь к знанию.

– Чего это я?

– Интересуетесь познанием мира. Я как-нибудь возьму вас с собой на научный диспут. Пусть это будет для вас первой ступенью к расширению вашего кругозора.

– Какого такого расширения?

– Для вашего умственного развития.

– А-ааа, ну да. Это можно. Даже интересно.

– Кстати, там будут обсуждать мою статью, опубликованную в толстом журнале на тему «Роль художественного слова в современном обществе». Это, я думаю, будет вам полезно послушать.

– Ну и ну. Даёшь ты, Макарыч. Это же надо, писатель. А не подумаешь, – в восхищении лыбился Вован, крутя баранку и следя за дорогой.

Вовану не понравился базар, названный Макарычем диспутом. Гвалт стоял, кто кого перекричит. Никто никого не слушал. Из всего тарарама ему удалось заприметить длинного, словно жердь, мужика с растрёпанной шевелюрой, упорно наседавшего на уважаемого им Макарыча.

Умник, брызжа слюной, кричал: дескать, написанное Радищевым всё выдумки, дрянь, подхалимаж, левоуклонизм, и вообще подобные публикации опошляют саму суть русского народного языка.

– Макарыч, можно я ему репу начищу, чтобы заткнулся? – тихонько испросил разрешения Вован, глубоко задетый критикой творения своего умного писателя.

– Не стоит. На следующем заседании мы разнесём его графоманство, не оставив камня на камне. У него, что ни сочинение, то плагиат, – прошептал сквозь зубы тот незнакомое слово. – Если раньше он списывал у других построчно, то последнее время целые абзацы, не изменяя даже грамматических ошибок, – глядя на разошедшегося оппонента, тихонько прокомментировал мудрый Сысой.

Вован из зала заседаний вышел раньше своего шефа, оставив того беседующим с каким-то умником.

– Ты на кого батон крошишь, кучерявый? – схватил он за грудки проходившего мимо длинного, яростно нападавшего на его «шефа».

– Отстаньте от меня! Чего вам нужно?! Кто вы такой?! – отбивался тот от неизвестного.

– Заглохни, козёл, а то выключу. На кого волну гонишь, вахлак? Тебе что, надоело небо коптить, жердина?

– Владимир! Владимир! Оставьте, пожалуйста, в покое профессора! – появляясь в дверях, закричал Макарыч, кидаясь на помощь несчастному учёному.

– Идейного врага надо убивать не кулаками, а пером, – поучал своего защитника публицист, сидя рядом с Вованом на переднем сиденье, когда тот крутил баранку.

– Так бы сразу и сказал. У меня всегда с собою перо. Пырнул бы под ребро и дело с концом. Достал, блин, своим баданием. Ишь ты, не нравится ему, как написал настоящий писатель! А сам он кто?! – разошёлся защитник, до глубины души тронув Сысоя неуклюжей преданностью.

– О каком пере, Володя, вы говорите? – тревожно спросил тот.

– Как о каком? Вот об этом. – Малый наклонился к бардачку, приоткрыл его и вытащил оттуда большущий охотничий нож в кожаном чехле.

Сысой так и ахнул. По наивности этот добрейший души человек, на взгляд Радищева, едва не стал преступником.

– Пером убивать, это не значит резать человека, – терпеливо принялся объяснять парню писатель. – Пером – это значит, писать лучше него самого свои публикации, разоблачая его собственные упущения. А вот ножом – это уже преступление. В нашем писательском окружении такого не заведено. – «Хотя бывает, что и убивают», – припомнил Сысой не единичное убийство писательского брата.