– Пповидиммому всё это и поббудило ввас написписсать дисерсертацию на тему кваквадрата? – добивался председательствующий от диссертанта конкретики, побуждая того быстрее доехать до сути. Он видел, что собравшиеся начали проявлять некоторое нетерпение.

– Именно так и случилось. Я выбрал, как вы поняли, тему чёрного квадрата.

– Ррасскажите, ккак вы писписсали ссаму дисерсертацию?

– Нет, меня уже достал этот козёл, в натуре, со своими писписссалями, – проворчал недовольный председателем Вован. – Макарыч, может, выйти да ему репу начистить? – наклонившись к «шефу», прошептал он тому на ухо.

– Сидите тихо, – предупредил Сысой своего подопечного.

– Я поставил перед собою цель встретиться с шедевром в подлиннике, – продолжал докладчик. – Для этого я отправился в столицу.

Моя мечта осуществилась. Вот я в Москве, где каждая частичка дышит непревзойдённым шедевром. Где воздух пропитан его содержанием и значимостью. Я был совсем рядом с тем, что стало для меня и всей моей родни смыслом жизни.

Жаль, что материальные затруднения не позволили родственникам приехать в Москву, чтобы встретиться с шедевром и вкусить всё величие этого непревзойдённого произведения искусства. Они, к сожалению, остались в деревне.

– Торговать картошкой, – тихонько понасмешничал Вован.

– Всю ночь накануне встречи с моей заветной мечтой я так и не смог уснуть. Меня трясло, будто в лихорадке. Сердце готово было выскочить из груди от обуревающих меня чувств.

В ушах стоял звон. Я вынужден был встать с постели и расхаживать по гостиничному номеру, дабы унять обуреваемые меня внутренние страсти. Неужели, думал я, завтра увижу непревзойдённое творение, равного которому нет во всем мире?

– Макарыч, он что, чокнутый? – наклонившись к шефу, тихонько спросил Вован.

– Видать по всему, так. Послушаем дальше.

– И вот оно! – махнул рукой диссертант в сторону четырёхугольника, принятого Вованом за латку на стене. – То, о чём я мечтал долгими бессонными ночами, а накануне встречи с ним едва не расстался с собственной жизнью.

Я увидел его на стене музея. Подошёл к шедевру, в ушах бил набат, сердце колотилось так, что пришлось его придерживать руками, дабы оно не выскочило из меня. Вот оно, то произведение великого искусства, чего ещё ни одному художнику мира не удалось изобразить, подобного величия!

Вован, ошалевший от услышанного, вытаращив бельмаки на чёрный четырёхугольник, намалёванный на картоне, размышлял, чем эта мазня отличается от мазюканья фанеры глухим кузнецом в бабкиной деревне и прибитой им заместо сгнившей рамы в старой кузнице.

– Нет, у него точно поехала крыша, – прошептал малый.

– Меня словно кольнуло… – продолжал диссертант.

– Видать, в задницу, – пробурчал кто-то из учёных.

– Я увидел картину, и на меня тут же снизошла благодать. Тревога, одолевавшая целую неделю, куда-то отступила. Я понял: моё естество, стремившееся к встрече с великим шедевром, наконец-то нашло успокоение.

Это небольшое полотно охватило всю вселенную. Его можно созерцать бесконечно. Пластика чёрного колера наплывала благоговейной волной, внося в душу успокоение и одновременно сладостное страдание.

– Нет, это уже нонсенс, – тихо прошептал кто-то из умников.

– Небольшая кривизна одной из сторон квадрата таит в себе скрытый смысл страдания человеческой души, упрятанный под чёрным покрывалом шедевра. Картина своей темнотой отрицала бога, воспевала силу человеческого духа, звала на баррикады.

– Эка, батюшка, тебя занесло, – прокомментировал тот же голос из учёных.

– Не отрываясь от полотна, я простоял возле него целый день, пока охрана не вывела меня под руки из опустевшего музейного зала.

И в заключение скажу. Если до встречи с картиной я жил в собственном затхлом мирке невежества, то встреча с шедевром перевернула всю мою жизнь, открыв передо мной светлые необозримые просторы прекрасного и величественного изобразительного искусства.

Не прошло бесследно влияние квадрата и на мою родню. У них в корне поменялась жизнь, – продолжал полоумный, на взгляд Вована, нести ахинею.

– Вот вам примеры: свояк перестал пить самогон и перешёл на пиво, свояченица, будучи тощей, словно швабра, прибавила в весе три килограмма, деверь прекратил вести паразитический образ жизни и устроился на работу в местную кочегарку.

Тесть, имеющий начальное образование, начал писать стихи, а бесплодная золовка забеременела двойней. А у меня развилось философское восприятие эстетики.

– Чего у него там развилось? – кипел ненавистью Вован.

– Понимание красоты.

– Ты, Макарыч, издеваешься надо мной? – обиделся малый.

– Сппассибо, можжете приссесть. Ггосспода, поблагагадарим дисерсертанта зза содержжательный ддоклад, – домучил заключительную речь председательствующий. – А ссейчас ввыслушаем апаппоннетов ппо эттой теме. Прошшу госсподина Шшеллуддейкина ввыйти и ввыссказать своё мнение.

– Макарыч, линяем отсюда. Иначе пришибу козла, чтобы заглох. Меня, блин, окончательно достал этот вахлак, – гневался Вован на убогого председателя.

– Посидите немного, наберитесь терпения, скоро будет перерыв, и мы уйдём.

Всю дорогу в машине Вован, не закрывая рта, возмущённо высказывал своё мнение о работе «Интеллектуального кафе», его членах и о намарзюканном чёрной краской листе картона, который вдруг назвали картиной.

– Да я таких картин намалюю сотню! Он, что, этот докладчик, ненормальный, что ли? Или совсем посчитал всех дураками? – продолжал возмущаться малый.

Сысой Макарыч, не сдерживаясь, хохотал так, как давно этого не делал.

Публицист был полностью согласен со своим подопечным. На основе острых Вовановых замечаний у него в мозгу зрела ядовитая публицистическая статья, в которой он выставит своих оппонентов дураками, с умными лицами слушавшими полнейший бред ди-сер-сер-танта.

Радищев, втайне от всех, «Чёрный квадрат» Малевича, как впрочем, и другие его геометрические начертания, считал полнейшим шизофреническим бредом. Как и тех, кто подобную мазню относит к художественным полотнам. Однако на этот счёт он помалкивал, понимая, в каком живёт окружении.

Сысой Макарович был умным публицистом.

Глава Чеботковского района заранее основательно подготовился к «большой воде». По-простому, к паводку. Чеботки ежегодно тонут по самые уши, по-научному по самые окна. И виновата в этом местная речка Чеботуха. И ручьём-то её не назовёшь. Ну что это за речка, если курица с цыплятами переходит её вброд без подсобных средств.

Смехота, да и только. Но это летом.

Зато весной она берёт своё. Раздувает захламлённые годовым мусором и заросшие бурьяном немощные бока, по-научному берега, и со всей прытью резво устремляется в сторону Чеботков, вроде бы как в гости. Где её, естественно, никто и не ждёт, а вовсе – наоборот.