— Я постараюсь выяснить, в чем тут дело, — пообещал Гилберт.

Геринг не знал, что письма задерживаются по рекомендации именно Гилберта. Джексон, который считал, что предстоящий в скором времени допрос Геринга, безусловно, главного обвиняемого на процессе, будет самым важным моментом суда, ждал от Гилберта постоянных донесений о моральном состоянии Геринга. Глядя на насупившегося рейхсмаршала Гилберт подумал, что этого чертова толстяка превратить в кающегося хлюпика будет совсем не просто. Спесь Геринга никак не убывала, несмотря на все старания Гилберта.

— Вы должны понимать, что в американской армии достаточно людей, которые считают, что в отношении вас и других пленных, после того, что вы совершили, все дозволено. Знаете, какое предложение поступило президенту США из Англии? Использовать немецких военных преступников вместо подопытных животных во время атомных испытаний на Тихом океане…

Геринг уставился на Гилберта, а потом скривился в усмешке.

— Все люди одинаковы. Только фантазии у них разные.

— Тем не менее, вы должны хорошо представлять себе, как к вам относятся в мире. Но я обещаю вам прояснить ситуацию с письмами от вашей семьи, — пообещал Гилберт и подумал, что надо разобраться, что полезнее — чтобы рейхсмаршал не видел писем дочери и жены и злился или чтобы он их получал и почувствовал доверие к нему, доктору Гилберту и стал еще откровеннее…

— Благодарю, — кивнул Геринг. — Буду вам очень обязан.

— Скажите, рейхсмаршал, сейчас вы не жалеете о том, что ради удовлетворения имперских амбиций, Германия развязала столько агрессивных, завоевательных войн? — перешел к серьезному разговору Гилберт.

— Не смешите меня. Америка, Англия, Франция и Россия всегда делали то же самое ради удовлетворения своих имперских амбиций. Сильные государства всегда ведут себя так. Но поскольку мы проиграли, то действия Германии теперь квалифицируются как преступления. Вот и все. Посмотрим, как поведет себя Америка теперь, когда ей очень многое дозволено…

— Неужели вы, готовя войну, не придавали никакого значения тому, что в ней погибнут миллионы людей? В том числе и немцев — молодых, сильных, полных жизни?

— Война есть война. Конечно, люди не хотят войны. С какой стати какой-нибудь свинопас или слесарь захочет рисковать своей жизнью, когда лучшее, что он может получить в результате войны — это вернуться обратно на свою ферму или завод одним куском?

— Куском?

— Я хочу сказать целым — с руками и ногами, а не без них. Естественно, простые люди не хотят войны ни в России, ни в Англии, ни в Америке, ни в Германии. Но, в конце концов, политику определяют не они, а лидеры стран. Они ведут. Кстати, это всегда просто сделать — потащить за собой людей. И не важно демократия в стране, диктатура или парламент.

— Но при демократии люди имеют некоторое влияние на происходящее через избранных представителей. В США, например, только Конгресс может объявить войну.

— Неважно, есть у людей право голоса или нет. Их, этих людей, всегда можно склонить к мнению лидеров. Это очень просто делается. Все, что нужно, — это сказать им, что на них напали, и обвинить пацифистов в непатриотизме. Сказать, что они подвергают страну опасности. Это работает одинаково в любой стране.

— Вы не слишком высокого мнения о людях. И о немцах тоже.

— Они все одинаковы, — высокомерно отмахнулся Геринг.

— Но Гитлер объявил немцев высшей расой.

Геринг пожал плечами и скорчил презрительную физиономию.

— Люди верят, когда им говорят приятное.

— Но Гитлеру вы не возражали…

— А кто ему возражал? Запад? Когда мы делили Чехословакию, французы и англичане просто одобряли то, что говорил Гитлер. Никаких возражений. Я был просто поражен тем, как легко можно решить судьбу целой страны… Гитлер требовал, а в ответ — ни писка. Мы получили все, что хотели. Получили вот так! — Геринг с удовольствием щелкнул пальцами.

Было видно, что он словно вернулся в то время и вновь чувствует себя победителем, у ног которого лежит весь мир.

— Чехов тогда даже не спросили ни о чем. Просто сказали им, дожидавшимся за дверью, что они теперь, по сути, принадлежат Германии. Черт, я тогда даже подумал: а может, это самое Копье Судьбы, с которым носится Гитлер, действительно работает?.. Ведь все происходило как в сказке, было похоже на чудо.

— А как вы смотрите на это сейчас? Когда вы все проиграли?

— Точно так же. Англичане и французы тогда больше всего боялись войны. Им страшно не хотелось воевать. Им очень нравилось жить своей буржуазной жизнью. Они были моральными пораженцами. Им хотелось жить и пить вино, а не сражаться! А еще они все время ждали, когда же мы, наконец, двинемся на русских и потопим друг друга в крови. Вот таков был их гуманизм — пусть льется чужая кровь.

— У вас всегда были такие планы — напасть на русских?

Геринг поерзал на топчане, устраиваясь поудобнее.

— Было понятно, что столкновение с русскими неизбежно. Но мы не собирались действовать по указке Запада. У нас была своя последовательность и свои планы… Мы руководствовались интересами Германии, а не хитроумными расчетами этих жалких и трусливых импотентов. Мы были тогда живыми, из нас била энергия, а они были истощенными и вялыми сибаритами…

В развалившемся на тюремном топчане Геринге уже снова был ясно виден тот самодовольный, наглый, надменный тип, к которому привык весь мир до краха рейха.

— То есть тогда, после подписания Англией и Францией пакта в Мюнхене, вы восприняли это как их прямое согласие на расширение границ Германии на восток за счет России? — уточнил Гилберт.

— Разумеется! А как это еще можно было воспринять? — Геринг уставился на Гилберта. — Англичане всем сердцем желали, чтобы мы начали войну с Россией. И как можно раньше… Их замыслы читались как в раскрытой книге.

Гилберт встал.

— Мне пора. О письмах от вашей семьи я поговорю с начальством. С Рождеством и Новым годом, рейхсмаршал!

— Хотите сказать — с последним Новым годом, — зло блеснул глазами Геринг.

— Это зависит не от меня.

Гилберт уже подошел к двери, когда Геринг его окликнул.

— Доктор!

— Да.

— Смотрите.

Геринг вытянул вперед руку практически в фашистском приветствии, но кулак его был сжат.

— Вы видите, рука не дрожит. Она еще достаточно сильна. Пусть ваши обвинители знают это. Я готов к битве. К настоящей битве.

Идя по коридору доктор Гилберт подумал, что надо как-то усилить моральное давление на Геринга. Например, изолировать его во время обедов и ужинов, для чего пересадить за отдельный стол, чтобы он не мог разговаривать с другими заключенными и чтобы у него не было возможности раздавать им свои указания.