– Ему про Фому, а он про Ерему! – усмехнулся генерал. – А скажи-ка, сокол ясный, на гражданке в милицию пойдешь служить или в ресторанные вышибалы?

– Отец у меня – мастером на заводе, учеником автослесаря к нему пойду.

Генерал побарабанил пальцами по столу, потом достал из ящика папку.

– Подполковник Савелов в приемной, товарищ генерал, – сообщил по внутренней связи адъютант. – Он только что из Берлина и просит срочно принять его по важному делу.

– Зови, – пробасил генерал и протянул папку Шальнову. – Заполни в приемной, правдоискатель хренов.

– Что заполнить, товарищ генерал?

– Анкету установленного образца. Нарисуй там подробную автобиографию и все такое… Но о тех афганских гастролях ни-ни, упаси бог!.. Не пришло еще время, понимаешь.

– Для увольнения в резерв анкеты не требуется.

– А для направления на учебу в Академию КГБ СССР требуется.

– Но, товарищ генерал…

– «Но» отставить, а про «чистое золото правды» как-нибудь на досуге еще потолкуем, философ.

– Но я…

– Готовиться к приемным экзаменам шагом марш!

– Есть готовиться к приемным экзаменам! – отчеканил Шальнов и, развернувшись, едва не наткнулся на вошедшего в кабинет подполковника Савелова.

– С возвращением в строй, Андрей! – протянул тот ему руку. – Не представляешь, как я рад тебя видеть в полном здравии…

Было видно, что Савелов действительно рад их нечаянной встрече. Но Шальнов, будто не заметив его протянутой руки, холодно отчеканил:

– Здравия желаю, товарищ подполковник! – и быстрым шагом вышел из генеральского кабинета.

– Зачем так, Андрей?! – крикнул ему в спину вспыхнувший Савелов, но Шальнов уже скрылся за дверью.

– Не бери в голову, Вадим, на каждый чих не накрестишься, – показал на стул генерал. – Какой-то мудозвон из военной прокуратуры познакомил его с некоторыми деталями по уголовному делу Сарматова. А порода-то казачья, вот и пошел вразнос сокол ясный. Рапорт об отставке, понимаешь ли, подал в знак протеста. Я этот его «протест» под сукно, а ему направление на учебу в Академию КГБ. Пусть в стольном граде двойню свою тетешкает да на наших глазах ума-разума набирается.

– С умом у него все в порядке, – хмуро заметил Савелов и, чтобы сменить тему неприятного разговора, протянул пачку фотографий. – Вот полюбуйтесь, Сергей Иванович…

Водрузив на нос очки, генерал принялся с интересом рассматривать снимки средневекового замка. Его увитые плющом и диким виноградом древние стены и башни угрюмо возвышались над уходящими к горизонту лесистыми холмами и долиной, которую прорезали извилистая лента реки и прямой, как штык, автобан, пронзивший небольшое селение с аккуратными немецкими домами и средневековой, в готическом стиле, кирхой.

– Цитадель! – хмыкнул Толмачев, отложив фотографии. – Во сколько она нам влетела?

– В пару миллионов дойчмарок. Турки работали день и ночь. Внешний вид привели в порядок в соответствии с немецкими требованиями. Министерство культуры Германии дало высокую оценку наружным реставрационным работам на памятнике немецкой культуры и истории.

– Немчура-а!.. Умеют рыбку съесть и не уколоться. Купите, мол, за одну марку, отреставрируйте за пару миллионов, а потом налоги да бешеные деньги за аренду земли платите. А про то, что земля их немецкая нашей русской кровью пропитана, про то молчок… Нам бы научиться такими хитрожопыми быть!

– Не научимся, – с улыбкой покачал головой Савелов. – Немцам, говорят, мозги бог на аптекарских весах отвешивает, а нам пригоршней, без весу, в башку бросает…

Генерал усмехнулся и положил руку на трубку телефона правительственной связи, но прежде чем снять ее, спросил с опаской:

– Наследники баронов фон Фриц сию цитадель назад не потребуют?

– «Проверено – мин нет», – успокоил его подполковник. – Наследники баронского гнезда погибли в Дрездене в сорок пятом под американскими авиабомбами. Оставался, правда, один, но… о нем в свое время позаботились люди из штази.

Генерал хмыкнул и набрал номер на телефонном диске:

– Алло!.. Это я, Павел… Не узнал брата родного?.. О-о-о, значит, богатым буду… Мне тут репродукции с картин старых немецких мастеров принесли, нет желания полюбоваться?.. Дело, говоришь, ко мне есть?.. На дачу?.. Добро, через два часа буду.

– Со мной поедешь, Вадим, – положив трубку, сказал генерал. – Сам «баронское гнездо» ему покажешь и объяснишь, что к чему, если вопросы возникнут…

Навстречу генеральской «Волге» в завесе дождя унылой чередой плыли подмосковные деревни с отцветающей сиренью, поля с ударившими в рост зеленями и задумчивые березовые перелески.

Генерал с переднего сиденья искоса посматривал в боковое зеркало, в котором отражалось хмурое лицо сидящего сзади Савелова.

Переживает… Умыл, умыл его старлей, подумал генерал, вспомнив, как Шальнов «не заметил» протянутой руки новоиспеченного подполковника. А что переживать-то? Золотую Звезду и подполковничьи погоны Савелов на паркетах не выпрашивал, принял то, что на него упало. На что уж майор Сарматов на дух его не переносил, однако в посмертном донесении из того проклятого афганского рейда собственноручно подтвердил, что капитан Савелов в бою труса не праздновал. Но не прост сынок академика, ой не прост… Сам-то академик большой говорун, половину Африки и Латинской Америки уговорил в социализм уверовать, зато сынок – молчун. А за его молчанием пойми, то ли он всех вокруг за быдло держит, то ли в своей интеллигентской душе совковой лопатой копается…

– Вадим, ты сам-то что думаешь об уголовном деле покойного Сарматова? – повернулся генерал к хмурому Савелову.

– Чушь собачья! – нехотя отозвался тот. – Из Сарматова изменник Родины, как из меня эфиопская принцесса. Но понять несложно, кому и зачем это «дело» понадобилось.

– Полегче, полегче, подполковник! – громыхнул генерал. – Группа-то ваша накрылась…

– На мертвых во все времена списывали грехи живых, – будто не услышав генеральского грома, продолжал Савелов. – Мертвые сраму не имут… А о близких, о детях их подумать у нас, как водится, всегда забывали. Расти, мол, юная поросль, не ведая, что все твои настоящие и будущие анкеты давно проштампованы черным клеймом за дела матерей и отцов, якобы изменников, шпионов и врагов народа.

Чтобы скрыть горькую усмешку, Савелов отвернулся к окну, по которому шариками серебристой ртути стекали дождевые капли.

«Эк его несет! – подумал генерал. – Как-нибудь на досуге вправлю ему мозги». Но в душе он вынужден был признать, что не так уж и не прав сынок академика. Сколько их, «детей врагов народа», проштампованных черным клеймом его Конторы, несмотря на образованные светлые головы, не поднялось выше прораба на стройке или эмэнэса в научном институте. Скольким номенклатурным чинушам эти проштампованные эмэнэсики сотворили кандидатских и докторских диссертаций – не сосчитать. Взять хотя бы тестя Савелова, атоммашевского Николая Степановича Пылаева. Пронырливый пермяк вряд ли отличит атомную бомбу от коровьей лепехи, а поди ж ты, доктором физических наук заделался и, говорят, теперь в академики метит. Проштампованных эмэнэсов на век пермяка хватит – любую научную тему по его заказу раскрутят, а когда на того ордена и премии посыпятся, эмэнэсы, памятуя о злой судьбе родителей, будут молчать в тряпочку и даже аплодировать.