Затем, перехватив свирепый взгляд Дона, он поспешно добавил сымпровизированный постскриптум:

– Э… то есть до этого случая.

Утерев лоб носовым платком, который незаметно вручила ему его бдительная жена, он постарался вернуться к теме.

– Джентри просто не мог удержаться, чтобы не подчеркивать, насколько приятнее было бы… нет-нет, не «приятнее», ПРОНИКАЮЩЕ… да-да, именно это словечко. Эвадна попала в цель: он употреблял это свое словечко «проникающе» так часто, что оно проникло мне в мозг и вызвало мигрень, я ими иногда страдаю, и…

– Викарий, – сказал Трабшо, – не могли бы вы… – Что?

– Не отвлекаться от темы?

– Прошу прощения, инспектор, – сказал викарий ворчливо, – но, как вы увидите, это не отвлечение. Если бы его болтовня не вызвала у меня резкую головную боль, поражающую и всю правую сторону моего лица, возможно, я сумел бы найти в себе более снисходительное, более христианское отношение к нему. Я мог бы принудить себя более внимательно слушать его глупые рассусоливания о «сливках», среди которых он вращается, обо всех этих вегетарианцах, египтологах, факирах, кубистах, русских танцорах, последователях христианской науки, фотографах-любителях, теософах и только Небу известно, о ком еще. Вот для вас и пример.

– Какой же?

– Теософы. Эви не упомянула, как Джентри распространялся о проведении сеансов с планшеткой, вступлении в контакт с Теми, Кто Перешел, знаете ли, обо всей этой спиритуалистической нелепице. Ну, я сразу его разгадал. Его смрадный умишко сделал вывод, что я как служитель англиканской церкви никак не могу одобрять подобные языческие глупости, а потому он наскакивал на меня и подсовывал мне приманки, и я видел, как он с эдаким хитрым смертоносным блеском в глазах ждет, чтобы я на них клюнул.

– И вы?

– Инспектор, должен сказать вам, что даже в такой тихой мирной заводи, как наша, меня не раз хватали за пуговицу всякие неверующие болтуны, и я давно убедился, что единственный способ избавляться от них – это не снисходить до их уровня. И потому я сказал ему: «Я знаю, к чему вы клоните, молодой человек. Я способен сложить два и два».

– И как он на это ответил?

– О, был крайне находчив. Как обычно. «Да, – сказал он с этим гнусавым повизгиванием, которое доводило всех нас до исступления, – вы способны сложить ДВА и ДВА – и получить что-нибудь вдвое нелепее!»

– Понимаю, – сказал старший инспектор, пряча улыбку. – И вы полагаете, что он намеренно грубил вам?

– Я не полагаю, я знаю. Он не упускал ни единого шанса, чтобы высмеять самые святые мои верования. Когда полковник сказал что-то совсем безобидное о Великой войне – вы помните, Роджер? – как мы опрокинули наступление немцев, я заметил, что родиться британцем – значит выиграть первый приз в лотерее жизни. Джентри, не найдя сколько-нибудь весомого аргумента, чтобы возразить, только фыркнул. Но как фыркнул!

Знаете, инспектор, до того, как я встретился с ним, я, по сути, не знал, что значит это слово. Я знаю, как физически выглядит человек, который презрительно усмехается, например, или хмурится, или насупливается, или фыркает. Ну, так Реймонд Джентри по-настоящему ФИЗИЧЕСКИ фыркнул. Он испустил КРАЙНЕ непристойный звук, выдув воздух сквозь вытянутые губы. Гнусные пузырьки слюны виднелись между его передними зубами. А, вижу, вы мне не верите, но… Эви? Я же говорю правду?

– Ну конечно, Клем. Мне это и в голову не пришло, – сказала Эвадна Маунт. – Тем не менее вы правы. Джентри действительно придал новый смысл слову «фыркать». Уверяю вас, Трабшо, Клем тут сделал проникновенное наблюдение.

– Э, благодарю вас, Эви, – сказал священник, не привыкший к комплиментам от той, которая вообще была очень на них скуповата.

– И это проникновенное наблюдение, если не ошибаюсь, – сказал Трабшо, – подводит нас к самой сути дела.

– Сути, вы говорите?

– Я имею в виду войну. Вы только что упомянули Великую войну.

Священник побелел. Вот оно. Вот сейчас – то, чего он страшился больше всего. Если когда-либо что-либо было напечатано на чьем-либо лице, то на его лице и в эту секунду.

– Вы помните, ваше преподобие, – продолжал полицейский, – что первая строчка в заметках Джентри состоит из «ПРБ – ВНА». А позднее мисс Маунт упомянула то, как Джентри, по ее выражению, чернил ваш военный опыт, не так ли?

– Э… да, – сказаа священник, – это… это верно.

Шли секунды, во время которых ни он, ни Трабшо, ни кто-либо еще не нарушал молчания. Подобно кучке напроказивших школьников, которые, в унылом молчании ожидая наказания от руки директора, тревожно вглядываются в лицо первого товарища, выходящего из его кабинета, будто в поисках видимых следов этого наказания, так Ффолксы и их гости, вероятно, думали о собственном грядущем испытании, а не о том, что пока претерпевал священник.

– Вы не поясните? – наконец спросил Трабшо.

– Ну, я… я… я… право, не вижу, как…

– Послушайте, сэр, мы ведь все пришли к согласию, верно? Неприкрашенная правда? Ну так мы ее услышим?

Злополучный священник, на которого в эту минуту даже собственная жена была не в силах смотреть, понял, что спасения нет.

– Фаррар!

– Что, ваше преподобие?

– Если я… нельзя ли мне стакан воды? У меня словно перехватило горло. Какой-то спазм.

– Сию минуту, ваше преподобие.

– Благодарю вас.

Чуть погодя, сделав несколько глоточков, он был готов продолжать – настолько, насколько вообще был способен.

– Ну… вы знаете, я получил приход здесь в тысяча девятьсот девятнадцатом – в январе, по-моему? Или в феврале… ну, да это, в сущности, не важно.

– Да, в сущности, нет, – сухо сказал старший инспектор. – Пожалуйста, продолжайте.

– Во всяком случае, это был один из первых месяцев девятьсот девятнадцатого вскоре после окончания войны, а моим предшественником в приходе был молодой человек, относительно молодой, тем не менее пользовавшийся большой популярностью, я бы даже сказал – большой любовью среди прихожан. Тем более что он пал на поле боя… во время одного из решающих наступлений. Мне следует также объяснить, что он так стремился исполнить свой долг перед королем и отечеством, что скрыл свой духовный сан и завербовался как простой солдат. Был затем отправлен на фронт, где и пал истинной смертью героя. Знаете, его упоминали в сводках и поговаривали о посмертном награждении Георгиевским крестом.

Как бы то ни было, когда я приехал сюда в девятнадцатом году, я обнаружил, что его присутствие здесь, если можно так выразиться, было еще очень-очень ощутимо. Не то чтобы что-то имелось против меня, тороплюсь я добавить – ну, не в начале, – а просто местные жители не забыли его блистательную доблесть. Боюсь, в сравнении я не мог их не разочаровать.

Несомненно, это объясняет, почему, когда мы с Синтией переехали сюда, прихожане поначалу нас чуточку сторонились, чуточку на нас «морщились». Особенно некая миссис де Казалис. Она наша местная гранд-дама и, очевидно, была «на дружеской ноге» с моим предшественником. Хакер, деревенский мастер на все руки, даже придумал ей прозвище «Любимочка викария». Ну, знаете, как школьник, которого дразнят «любимчиком училки»?