– Все, что про меня говорят, – брехня, – сказал он вдруг и остановился.

– Брехня? – переспросил Рик, чтобы не молчать.

– Брехня. Я никакой не «Хорхе-Робот». Я просто Хорхе… Вот смотри…

Хорхе задрал рубашку и показал большой рубец на правом боку.

– Вот из-за чего ко мне это прозвище приклеилось. Я тогда в больнице лежал, а эти приперлись проведать и увидали все эти трубки и провода по всему телу. Ну и решили, по своей необразованности, что Хорхе, дескать, робот…

– А почему вы им все не объясните?

– Ну… – Хорхе опустил рубашку. – Пока все думают, что я робот, дают мне денег на батарейки.

– На батарейки?

– Да, на батарейки.

Хорхе улыбнулся.

– В море я почти не выхожу, лишь изредка, если кому помощник нужен. А кормиться как-то надо… Так что роботом жить лучше, чем простым бедняком.

– А зачем вы это мне рассказываете?

– Не знаю… Просто подумал, что вам я могу об этом рассказать. Вы в этой майке выглядите как настоящий сеньор…

Миновав шумные стайки детей, бегавших вдоль длинного ряда капироче, Рик вышел к своему дому и неожиданно увидел Монику. Она курила, сидя на скамье, где прежде дожидались своей очереди ее клиенты.

– Отдыхаешь? – спросил Рик, проходя мимо.

– О, это ты… – Она устало кивнула. – Садись, посидим. Или спешишь?

Рик пожал плечами. С одной стороны, он никуда не спешил – рабочий день кончился, но с другой, ему сегодня, как и в любой другой вечер, очень хотелось выпить.

– Ну, давай посидим, – согласился он и сел на край скамьи.

– Они отплыли, – сказала Моника и глубоко затянулась.

– Все хорошее когда-нибудь заканчивается.

– Нет, я даже рада.

Моника затушила окурок о столбик и бросила в траву.

– Хоть отосплюсь, а то трое суток, как машина… Веришь, даже поесть времени не было…

– Понимаю, – кивнул Рик, который тоже не всегда успевал поесть и даже вовсе забывал про еду.

– Ты все работаешь на том складе?

– Работаю, – снова кивнул Рик, держась руками за доску скамьи и слегка раскачиваясь.

– Хорошо платят?

– Сотню. Но мне хватает.

– А я за неделю заработала четыре сотни. Но мне столько не надо, отдам деньги матери.

– Матери?

– Да, она живет недалеко, через два квартала, воспитывает моего Энрике…

– Сколько ему?

– Семь годиков.

На изможденным лице Моники появилась улыбка.

– Осенью в школу пойдет. А ты всегда одинокий?

– Я? Нет… – Рик покачал головой, прислушиваясь к звукам ТВ-бокса, доносившимся из чьего-то открытого окна.

«…разгадана тайна пропажи части продукции сельскохозяйственных кооперативов, выращивавших…»

– Я был женат, но она ушла от меня.

– После того как ты стал пить?

– Нет, раньше.

«…благодаря бдительности этого человека. Он обратил внимание на то, что всякий раз, когда производится перевес продукции таких культур, как баланская слива и тапиока…»

– Попался другой мужчина? – усмехнулась Моника, кутаясь в выгоревшую зеленую шаль.

– И это тоже. Наверное, он ждал ее. К нему и сбежала.

«…ими оказались мутировавшие бандерлоги-фруктоеды с острова Карапундо. Ученым удалось выяснить, что более двадцати лет назад бандерлоги исчезли с острова, все считали, что они вымерли, однако фруктоеды переместились на суда с автоматическим управлением, ведь там их не могли увидеть люди, а аэрозольные ловушки были рассчитаны только на крыс…»

– Ты не пытался вернуть ее?

– Нет. Если она приняла решение, значит, не передумает.

– Она была такая?

– Да, она была такая…

«…один из причальных рабочих острова Панорино, который, наблюдая за движением крышки трюма одного из электроходов, заметил, что, как только в трюме выключалось освещение, из темных углов выпрыгивали странные тени, которые бросались к ящикам с балаконской сливой. Поначалу ему не верили, считая эти истории пьяным бредом, но после заявления с весовой станции…»

– Иногда мне хочется вернуться в прошлое, – сказала Моника и вздохнула. – В свое далекое детство. Жаль, что это невозможно.

– Это возможно.

– Как? – усмехнулась она.

– Нужно только научиться плавать под водой, чтобы нырять глубоко-глубоко…

– И что потом?

– Потом можно попасть в затопленные города, в которых живет прошлое. Это мне один знакомый сказал.

Каждое утро происходило одно и то же. Море просыпалось раньше людей, прогревалось первыми лучами солнца и начинало разгонять волны, которые, разумеется, тут же устраивали ветер.

Ветер проносился по песчаным пляжам, переворачивал несколько забытых зонтиков, опрокидывал пластиковые столы в прибрежных кафе, а дальше несся по улице Либернадо, сворачивал направо в Хоксвуд, вздымал пыль, подхватывал мусор и устремлялся к дому сорок восемь дробь пятнадцать по Треджес-авеню. И потом ударялся именно в ту форточку, замок которой вот уже второй месяц жилец квартиры не удосуживался починить.

Форточка распахивалась, сквозняк сдвигал плотные шторы, и лучи утреннего солнца падали аккурат на подушку жильца. Он вздрагивал, накрывался с головой шелковым покрывалом, однако вместе с солнцем в его жилище врывался городской шум: гудки спешащих автомобилей, клаксоны развозчиков молока и звонки зеленщиков. Они упорно звонили под окнами постоянных клиентов, пока не просыпались все, кроме самих клиентов, а потом слышалось что-то вроде:

– Ой, а я сегодня что-то разоспалась! Вы принесли спаржу?

– Не спаржу, госпожа, вы заказывали латук и редиску…

– Да когда же я заказывала латук, если я его никогда не заказываю!

И так до бесконечности. А тут еще цирк с его рекламным автомобилем: «Посетите представления «шапито-регламант»! Только у нас дрессированные кошки и поющие дельфины!»

– Может, ты закроешь это окно? – прозвучал вдруг хриплый со сна женский голос. – Всю ночь пашешь-пашешь, так еще и утром поспать не дают…

Голос был Джекобу незнаком, он приподнял голову и посмотрел на соседнюю подушку.

– Ты кто? – спросил он, садясь и протирая глаза.

– Ну здравствуйте! – воскликнула девица, отбрасывая покрывало и соскакивая на пол. – Может, ты еще и платить не будешь?

– Ну… почему уже… – пожал плечами Джекоб, рассматривая незнакомку.