Шрифт:
Интервал:
Закладка:
воспоминанья, вырастая рядом,
и грусть окидывает долгим взглядом
всё то, что здесь оставлено тобой –
и что-то, уловимое едва,
маячившее где-то в отдаленьи,
внезапно снизойдёт, как откровенье,
ещё не облечённое в слова.
2018 г.
Возвращаюсь в себя. Диптих
По ночам, задыхаясь от серой невнятной тоски
и вгрызаясь в губу, ощущаю сильнее и чаще,
как один за другим опадают мои лепестки
от отравы в моей вот уж ополовиненной чаше.
Потому что ночами густеет сердечная тьма,
неприкаянность возится тяжким медведем в берлоге,
и приходится тихо сходить каждый вечер с ума,
чтобы утром опять приходить в себя с полу — дороги.
Память тоже не дремлет — отдавливает мне мозоль;
ураганы внутри побивают рекорды по баллам;
только что-то мне шепчет опять, что из тысячи зол
одиночество всё-таки лучше, чем жизнь с кем попало.
Чтоб надёжней себя обмануть, остаётся одно –
горечь жизненной правды подслащивать сахарной пудрой…
Но бледнеет луна, и созвездья уходят на дно:
возвращаюсь в себя — начинается новое утро.
* * * * *
Возвращаюсь в себя. Просто некуда больше идти.
Просто некому ждать меня, даже приличия ради.
На мгновение вновь что-то с ритма собьётся в груди
и опять зачеканит уверенно, как на параде.
Возвращаюсь в себя, в свой до боли знакомый мирок.
Забиваюсь вовнутрь, забываюсь в привычном уюте,
и покой стережёт мой очерченный мною порог,
за которым безмолвствует мир и безумствуют люди.
Возвращаюсь в себя — к своим мыслям, надеждам, мечтам,
от которых остались какие-то жалкие крохи,
ими не обогреться. Печь выстужена и пуста.
На растопку пускаю сырые чадящие строки.
Возвращаюсь в себя. Постоянно. Опять и опять.
Так в берлоги свои на ночлег возвращаются звери.
Возвращаюсь и я — для того, чтобы тут же лечь спать,
перед этим проверив, надёжно ли заперты двери.
2018 г.
***
Нас пишет бог одной рукою на холсте,
другой рукой стирая нас без промедленья.
Мы — вспышки света в вековечной темноте,
и нам на жизнь даётся целое мгновенье.
Моё лицо — одно из мириадов лиц –
едва взойдя, сгорает вспышкою мгновенной
на звёздном небе, между взмахами ресниц
седого бога — архитектора Вселенной.
Миг истечёт, и хрупнет тонкая слюда,
нахлынет смерть волной, дробясь о волнорезы…
И мне осталось лишь мгновенье, как всегда,
на жизнь — четырнадцатый подвиг Геркулеса.
2018 г.
***
Алиса, говорят, уже не та:
Страна Чудес давно её не манит,
и Зазеркалье помнится в тумане
теперь, спустя немалые года.
Алиса, говорят, уже не та…
Но до сих пор Алиса, как и прежде,
ждёт, отдавая должное надежде,
по вечерам — Чеширского Кота.
Заваривает крепкий чёрный чай
с мелиссою, лимонником и мятой,
блюдя обычай файф — о–клока свято –
и он приходит, словно невзначай:
изящен, ироничен, невесом,
как лёгкий иней на стекле оконном,
он серым распускается бутоном,
он проступает в воздухе, как сон.
Глаза — в глаза.
И так же, как вчера,
они свои неспешно разговоры
ведут, друг друга впитывая в поры
до одури. До смерти. До утра.
А утром мир за окнами ясней,
рассвет лучом к стеклу прижмётся липко,
растает Кот…
Но будет вместе с ней
его улыбка.
2018 г.
***
Как скажешь, кукушка. Не стану вступать с тобой в спор.
Ты очень щедра, обещая мне это столетье
взаймы без отдачи. Ну что ж, буду знать с этих пор
о том, что меня ожидает почти что бессмертье.
Как скажешь, кукушка. Как скажешь. Сто лет так сто лет.
Глоток из источника жизни излечит от жажды.
Сдам в кассу оплаченный некогда Смертью билет:
она подождёт — хоть, конечно, дождётся однажды.
Как скажешь, кукушка. Тебе, безусловно, видней
с твоей высоты, из листвы на вечерней опушке
случайного парка. Но всё-таки кажется мне,
что в этом пророчестве ты обманулась, кукушка.
2018 г.
***
Усталый дождь, рождённый в вышине,
состарившийся на пути оттуда,
меня ладонью влажной по спине
похлопал и пообещал простуду.
Он был огромен. Атомы его
в пространстве заштриховывали между
землёй и небом — силуэт кривой,
в искрящуюся втиснутый одежду.
Запущенный чахоточный больной,
комком грозы откашливаясь глухо,
он долго, сгорбившись, сидел со мной
на лавочке, и всё шептал на ухо
о том, что всё, мол, будет хорошо,
всё обойдётся, всё пойдёт как надо;
а после попрощался и ушёл,
оставив долгожданную прохладу.
2018 г.
***
Летят снежинки, вниз, к земле стремясь.
Ложатся, под собой скрывая грязь
на всей земле — сплошным листом бумажным.
Летят снежинки в сонной тишине,
и силуэт в распахнутом окне
одной из них становится однажды.
Летят снежинки. Человек летит.
Крик вдохом забивается в груди,
крик молчалив. Полёт многоэтажен.
Но так прекрасен падающий снег,
что даже падающий человек
как часть воспринимается пейзажа.
Кадр сменится — и станет он пятном
под одиноко слепнущим окном,
вкраплением в грязи осенней жидкой.
Кадр сменится… Но, может быть, сейчас
он в первый и последний в жизни раз
себя на миг почувствовал снежинкой…
2018 г.
***
Остаётся совсем ничего у нас,
все копилки пусты на треть:
три пригоршни непроизнесённых фраз
и не брошенных взглядов медь.
Только взгляды опять раздадим не тем,
и растают слова, как снег.
В ледяном одиночестве, в пустоте
кое-как доживём свой век.
После нас соберут все обломки слов,
затупившихся взглядов лом,
усмехнувшись, вздохнут: небогат улов! –
да и выбросят за углом.
Вот и всё, что останется здесь от нас
разлагаться, гнить и ржаветь:
три пригоршни непроизнесённых фраз
и не брошенных взглядов медь.
Мы полжизни прошли уже, полпути,
нам осталось совсем чуть — чуть.
Мы сумеем друг друга ещё найти,
дети странностей и причуд,
мы пойдём по дороге, что прямо вверх
уведёт нас за облака…
Нам отмерянный слишком короток век –
ну так где же твоя рука?!
2018 г.
***
Рифмую мир с собой. Который год
пытаюсь снова отыскать и снова
заветное, созвучное с ним слово,
что вмиг меня избавит от невзгод.
Размер железно выдержан и строг –
и вот, надеясь на счастливый случай,
я лучшее ищу среди созвучий
для связки окончаний наших строк.
Себя рифмую с миром. В сотый раз
пытаюсь втиснуть в строф своих квадраты
негнущиеся массы угловатых,
в строку не
