1930 год. Всем курсом школы едем на практику, но в разные места. Наша группа проходит практику вначале в Волчанском районе Харьковского уезда, а затем в селе Русская Лозовая, что в 20–25 километрах от Харькова. Хорошо подружились с местными учителями.

Были рождественские святки. Зима стояла снежная и холодная. Как-то стало нам известно, что на льду большого озера готовится кулачный бой. Руководителем нашей практики был какой-то ортодокс. Собрал нашу группу, а нас было 16 человек, и поставил перед нами задачу: не допустить кулачного боя — этого «варварского побоища». Рано утром мы вышли на место предполагаемого кулачного боя. Все было спокойно. Но чуть поднялось солнце, как на льду появились две группы подростков, человек по двадцать с каждой стороны, и началась «кулачная свалка». Мы для подростков были уже великовозрастными «дядями», и на первых порах наше вмешательство как-то локализовало кулачный бой между подростками. Но вот появились ребята постарше, и с обеих сторон человек по сорок — пятьдесят. Мы снова попытались не допустить кулачного боя, но нас «вежливо» предупредили, чтобы мы не вмешивались, если не хотим, чтобы и нам перепало. Через некоторое время на льду было уже человек триста — триста пятьдесят, и пошли «стенка на стенку». Среди дерущихся были и солидные бородачи. Завязался настоящий кулачный бой. Немало уже лежало «бойцов» на льду, некоторые постепенно уползали с «поля боя». Я впервые в своей жизни видел кулачный бой, и он на меня произвел большое впечатление, хотя и сам был далеко не из смирных и не один раз приходилось участвовать в драках, защищать свою честь, гордость и достоинство.

Мы всей группой стояли на пригорке и наблюдали это побоище, варварское, но традиционно русское. Зрелище само по себе было захватывающим. Бой продолжался около часа. Одна «стенка» была сломлена, дрогнула, отступила, и бой прекратился. В итоге боя — два человека были убиты и несколько человек получили увечья и ранения. Но никто ни к кому не предъявил претензий, так как бой был совершенно добровольный. Нашу же группу порицали за то, что мы не смогли «убедить» односельчан отказаться от кулачного боя.

Во время нашей практики был еще один инцидент: нашей группе совместно с местным активом было поручено провести акт «антирелигиозной» пропаганды — в одном из сел снять колокола с действующей церкви, «чтобы звон колоколов и поп своими проповедями не одурачивали народ». Накануне тщательно обсудили все организационно-технические мероприятия и саму технику снятия колоколов. Но когда мы рано утром прибыли в село со всем своим «снаряжением», то увидели возле церкви множество народу. Мужики большой группой стояли поодаль, женщины поближе к церкви. Когда же мы начали приближаться к нашему «объекту», то по какой-то неведомой команде женщины двумя кольцами оцепили церковь. Одна группа — внутри церковной ограды, другая — снаружи ее. Но когда мы подошли еще ближе, женщины повернулись к нам спиной, задрав подолы, и стали к нам «раком». Нас все это буквально сшибло от срама и стыда. Мы просто остолбенели и конечно же отступили. Мужики, стоявшие поодаль, зорко наблюдали за нашим поведением. И когда мы убрались восвояси, женщины приняли нормальную позу, а мы под общий хохот ретировались. Итак, нами не была выполнена «антирелигиозная акция» снятия колоколов с церкви.

Занимаясь в школе, я одновременно учился по отдельной программе по книгам «Вуз на дому». Начал готовиться к вступительным экзаменам в один из вузов Харькова. Стороженко одобрительно отнесся к моим намерениям.

В нашей школе, как и везде, готовились к предстоящей чистке рядов партии. У нас проходила чистка в помещении школьного клуба, в присутствии всей партийной организации и беспартийных, их набиралось 350–400 человек. Комиссия по чистке из старых большевиков сидит на сцене как «судейская» коллегия. Секретарь комиссии ведет протокол почти стенографически. Проходящего чистку приглашают на сцену, зачитывают анкетные данные. Затем председатель и члены комиссии задают самые разнообразные вопросы. По анкетным данным: где вступал в партию, кто был поручителем, почему ушел с одной на другую работу. О родственниках, вплоть до третьего поколения, о связях с заграницей, об участии в оппозициях, о религиозных убеждениях. Особо интересовало семейное положение: если женат, то как относишься к семье. Если не женат, то почему. Спрашивали об отношении к выпивке, к работе и учебе, к политической подготовке и общей политической и идеологической ориентировке, к выполнению партийных нагрузок. Затем комиссия обращалась к присутствующим в зале с вопросом: «У кого есть какие вопросы к проверяемому?» На все вопросы проверяемый обязан дать четкие и предельно ясные ответы. Тут уж не скажешь, что вопрос задан «не по существу». Партийный билет проверяемого находился в руках председателя комиссии. Когда проверяемый ответил на все вопросы и их уже больше нет ни у комиссии, ни у присутствующих, объявляется решение комиссии по чистке рядов партии: «Считать, что такой-то товарищ чистку партии прошел». Возвращается партийный билет, и ты сходишь со сцены в зал под аплодисменты.

Прошел и я чистку, и прошел хорошо, но волнения были. Сама процедура массовости, торжественности и строгости заставляла тебя волноваться. Были и такие, которые не проходили чистки. Им партийный билет не возвращался, а всенародно объявляли, что по таким-то мотивам чистку не прошел, из партии исключается. Решение комиссии по чистке можно было обжаловать в вышестоящие партийные органы, но, как правило, оно оставалось в силе. Не берусь точно утверждать, но по этой чистке «отсеивалось» до 15–20 % от всего состава партии. Чистка партийных рядов, открытая перед всем народом, была строгим и действенным контролем чистоты партийных рядов и грозным предостережением ее «засорения» разного рода проходимцами, карьеристами, льстецами, приспособленцами, недобросовестными людьми в работе, пьяницами, морально неустойчивыми элементами, политически и идеологически неподготовленными людьми, случайно принятыми или специально «пролезшими» в ряды партии. Все это поднимало авторитет члена партии и в целом ВКП(б).

Наступили летние каникулы 1930 года. Слушатели школы разъехались кто куда: кто домой, а кто на отдых, к морю. Я же с группой моих товарищей сижу как окаянный, готовлюсь к экзаменам. Подал я документы в Институт народного хозяйства (ИНХОЗ). Почему именно в этот вуз, даже сам толком не могу объяснить. Очевидно, потому, что этот институт в Харькове, да, пожалуй, и на Украине, был самым популярным вузом. В нем была самая крупная партийная организация и самая боевая по борьбе с троцкизмом, правыми и левыми уклонами, самый боевой студенческий и профессорско-преподавательский состав. Кроме того, шел разговор, что ИНХОЗ готовит будущих «красных директоров» предприятий. Все это, вместе взятое, не могло не привлекать, тем более еще когда разыгрывается фантазия молодости.

Держу экзамен — все идет неплохо, но вот по письменной математике получаю двойку, и в приказе по зачислению моей фамилии нет. Огорчен до слез. В школу возвращаться совестно, просто стыдно. Решил совсем оставить учебу, возвратиться на железную дорогу и стать машинистом паровоза — это моя старая мечта. Но таких, как я, «неудачников», набралось 30 человек — почти все коммунисты, большинство рабочих, многие уже успели поработать на партийной, хозяйственной и комсомольской работе. Мы собрались и пошли в ректорат института всей компанией забрать свои документы и заодно заявить свой протест и возмущение, что в вуз принимают только интеллигенцию да маменькиных и папенькиных сынков, а, мол, рабочей молодежи в вузы доступа нет. Причем многие из нас серьезно допускали мысль, что нас «зарубили» специально на экзаменах.