Что касается Инес, время изумления и любопытства для нее прошло. Теперь девушка дрожит от холода, а также от страха. Инквизиция. Да, она попала именно сюда. Это уже не просто россказни. Истина познается здесь через страдание. Инес до сих пор не может в это поверить.

Два монаха, сопровождающие девушку, одним махом срывают с нее жалкую хламиду. Инес остается обнаженной. Ее белоснежная кожа кажется беззащитной. Девушка молча, даже не ойкнув, прикрывает руками живот и его нижнюю часть. Она сутулится и сдвигает ноги.

Пятеро мужчин, окружающих подозреваемую, смотрят на нее, но их взгляды нарочито рассеянны и отстраненны. Очевидно, монахи получили соответствующие указания, они научились гасить блеск в глазах. Если даже тело девушки, которую еще ни один мужчина не видел голой, нравится им, поражает и привлекает их, это ничего не значит. Инквизиторы просто делают свою работу.

Один из двух допрашивающих в очередной раз спрашивает у Инес, действительно ли она сказала правду и готова ли она это доказать. Девушка кивает.

— Да, — шепчет она.

— Сейчас увидим, — говорит монах.

Он подает знак двум подручным, и те ловко, безо всяких усилий заламывают руки несчастной за спину и стягивают ее запястья концом веревки. Таким образом, ее связанные руки оказываются на уровне поясницы.

— Сейчас увидим, — повторяет монах.

Веревка, висящая в центре сводчатой комнаты, пропущена через блок, прикрепленный к потолку. Монах машет рукой двум исполнителям, которых правильнее именовать палачами. Они дергают за веревку, поначалу довольно осторожно. Руки Инес, связанные за спиной, поднимаются выше. Девушке больно, она стонет, но пальцы ее ног еще достают до пола. Она снова слышит вопрос и отвечает на него:

— Я же поклялась телом Христа! — восклицает она. — Телом Христа! Ей-богу, я не солгала! Зачем мне лгать? Что я могу скрывать? Для чего? Скажите, для чего?

Оба палача, по следующему знаку монахов, снова дергают за веревку. Тело Инес выгибается дугой. Ее ноги оторвались от земли. Девушке трудно дышать, она плачет.

Невозмутимый секретарь время от времени обмакивает перо в чернила и продолжает всё записывать.

— Вы говорили, — слышится голос монаха, тот же самый голос, который допрашивал ее в другой комнате, — что не ели свинину, потому что не любите ее.

— Да!

— Мы не уверены, что это правда.

— Да нет же! Это правда! Я не люблю свинину! Я никогда ее не ем!

— Мы думаем, что причина кроется в другом.

— Какая еще причина? В чем дело?

— Истинная причина, по которой вы никогда не едите свинину, заключается не в том, что вы говорите.

— А в чем?

— На самом деле вы — иудейка.

— Кто я?

Монах в надвинутом капюшоне повторяет слово, которое девушка слышит впервые, а затем объясняет ей, о чем идет речь.

Вполне возможно, говорит он, и, к несчастью, такое происходит довольно часто, люди с присущей всем природной слабостью судорожно цепляются за свои заблуждения, хотя добрые пастыри неоднократно пытались вывести их на подлинно светлый путь. Да, мрак силен, он пленяет человеческие души, влечет их с невероятной силой, и нам известны субъекты, Вещает он, тайно следующие ложным путем, продолжающие по нескольку раз на дню бить поклоны в сторону Мекки, бормоча при этом бессмысленные молитвы, либо совершающие еврейские ритуалы. За всеми этими ошибками, за всеми этими преступлениями таится дьявол. И каждое из наших заблуждений доставляет ему радость.

— Хотите порадовать дьявола? — спрашивает монах.

Инес не отвечает на этот вопрос, который она, кажется, не поняла. При чем тут дьявол? Девушка ужасно страдает. Ей кажется, что все мышцы, все сухожилия ее плеч, того и гляди, порвутся. Когда монах повторяет спокойным ровным голосом, что она тайно совершает ритуалы еврейской религии и что на сей раз, к счастью, некто обратил в общественном месте внимание на то, что она воздерживается от употребления в пищу свинины, у Инес невольно вырывается крик:

— Нет! Это ложь! Нет! Это ложь!

Монах настаивает, дважды, трижды повторяя одно и то же. Подозреваемая упорно стоит на своем. Со стороны кажется, что обнаженное тело девушки переломилось пополам. Ее голова падает вперед, она задыхается.

— Ну же, — говорит допрашивающий, — признайтесь в том, в чем должны признаться. Покайтесь.

— Но в чем? — спрашивает она снова слабо, едва слышно. — В чем, по-вашему, я должна признаться? В чем именно?

— Скажите правду, больше ничего.

— Да скажите мне, что это за правда!

— Вы ее знаете.

— Нет! Нет, не знаю! Я не понимаю! Скажите, что, по-вашему, я должна сказать!

Томас Бильбатуа, не подозревающий о том, что творится за массивными стенами Конгрегации в защиту вероучения, обеспокоен. Затея с ужином у доньи Хулии принадлежала ему. Он опасается, как бы его бойкая на язычок дочь не допустила в тот вечер какую-нибудь оплошность, боится, что она слишком много пила и сказала нечто оскорбительное в адрес церкви. Испанцы — подлинные мастера богохульства. Никто не сравнится с ними в умении принизить святое и смешать его с повседневной грязью.

В таверне Инес находилась в обществе мужчин и женщин, которые говорили непристойные вещи и, не задумываясь, поносили Бога, его пресвятую мать и большую часть апостолов. Девушка, чей разум был затуманен вином, могла дать себе волю и последовать их примеру. Она на такое способна.

Поэтому Томас считает, что он в ответе за случившееся, и чувствует себя виноватым. Ему следовало послушать жену Марию-Изабеллу, желавшую, чтобы день рождения дочери отмечали дома.

Подобно некоторым, хорошо осведомленным жителям Мадрида, Томас знает, что некий Лоренсо Касамарес, так сказать, взял бразды правления в лоне инквизиции в свои руки. При каких обстоятельствах? Купцу это неизвестно. Что он собирается предпринять? Ходят неопределенные слухи — их распространяет кто-то из «просвещенных» доминиканцев, что речь идет об ужесточении политики, об очередном закручивании гаек. Брат Лоренсо якобы убедил других монахов и, в частности, главного инквизитора в необходимости этого шага.

Все дружно пеняют на французскую революцию. Инквизиция — оплот божественного происхождения. Она служит Испании заслоном. Для одних новая политика — это правильный путь, причем единственно возможный. Для других, не столь многочисленных, это серьезный промах, упущенный шанс. Однако те, кто сожалеет об ужесточении политики, держат язык за зубами. Они не заходят слишком далеко, не собираясь ратовать за то, чтобы духовенство встало на сторону гильотины.

Томас Бильбатуа никогда не встречался с Лоренсо. Но ему известно, что Гойя, исправным клиентом которого тот является, хорошо с ним знаком, так как писал его портрет. Поэтому торговец скачет к нему галопом. Он застает художника за работой, как обычно. Гойя замечает волнение своего друга и спрашивает о причинах его состояния. Томас, которому некогда вдаваться в объяснения, тычет пальцем в портрет Лоренсо и заявляет: