– Давай, давай! – Гуров вышел, прикрыл за собой тяжелые двойные двери.

В приемной, держа на коленях папки с бумагами, сидели два полковника. Увидев вышедшего Гурова, один из них поднялся, сыщик махнул на него рукой.

– И не думай, Витя, порвет на стельки. Мой вам совет: приходите после обеда.

– Лев Иванович, ты же в отпуске. И чего вы не поделили? – спросил второй посетитель, который был в погонах, несмотря на то, что в управлении форму надевали лишь в крайних случаях.

– Леша, тебе форма идет, – Гуров подмигнул Верочке, которая возилась с суперновым кофейником. – Иди в кадры – власти больше, и форма положена, и девочек хватает.

– Грубый ты мужик, Лев Иванович, – обиделся полковник. – Считаешь, ты один розыскник, остальные лишь прохожие.

– Леша, спроси у девочек, каждая скажет, тебе форма личит, – рассмеялся Гуров, услышал, как на столе Верочки тренькнул телефон, сказал: – О! Верунчик, это городской параллельный?

– Будто не знаете, – сердито ответила Верочка. – Вы уже женились или все раздумываете? Уйдет Мария от вас и правильно сделает!

– Я ей то же самое говорю, – Гуров показал Верочке язык и вернулся в кабинет генерала.

Орлов, уже в штатском костюме, накручивал телефонный диск.

– Никого не застанешь, на фронт ушли, поганцы.

Наконец Орлов соединился, спросил:

– Господин генерал-полковник? Некто Орлов беспокоит. Здравствуй, здравствуй, сейчас я выясню, насколько хорошо ты меня помнишь. Почему звоню не по вертушке? Так ты вроде на пенсии, у тебя спецсвязь должны отключить. Знакомства и старые друзья? Прекрасно, мне и нужны твои друзья. Ты местами заключения руководил. Неважно, что давно, люди ведь работают, своих командиров помнят. Понимаешь, дружище, моему парню необходимо встретиться с осужденным, которого приговорили к вышке, он ждет помилования. Сам, как известно, в отпуске, вернется, ему будет не до помилований. Где сидит? – Орлов взглянул на Гурова, выслушал абонента, сказал: – Правильно, там и содержится. У нас имеются серьезные подозрения, что осужденный был не один и банда гуляет. Почему раньше не спохватился? Руки только две, а дел много. Полковник Гуров. С гонором, говоришь? С этим у него все в порядке, бог делил на десятерых, отдал одному. Позвонишь, переговоришь? Спасибо, дружище. Как сам, как внуки?

Орлов прикрыл трубку рукой, сказал:

– Лева, о твоем дерьмовом характере даже на садовых участках знают. Шагай, позвони к вечеру.

Тимур Яндиев, адвокат Бояринов и полковник Гуров сидели на привинченных к полу табуретках за чистым деревянным столом. Комната была без окон, но воздух вполне приличный, не пахло не только тюрьмой, даже казармой. Тяжелая стальная дверь имела «глазок», в верхних углах комнаты внимательный человек мог обнаружить объективы телекамер, естественно, что помещение прослушивалось, разговоры записывались.

Адвокат с осужденным поздоровался, парень негромко и вежливо ответил, на Гурова взглянул безразлично. Полковник удивился, что парень был без наручников и внешне не походил на приговоренного к смертной казни: лицо спокойное, отнюдь не изможденное, осанка прямая, глаза, правда, пустые, словно неживые.

– Иван Максимович, поговорите с Тимуром, я послушаю, – сказал Гуров и вынул тем временем из кармана цветные фотографии родственников Яндиева, разложил их перед Тимуром, рядом положил страницу печатного текста, приготовленную заранее.

– Что, Тимур, так и будем молчать? – Адвокат понимал, что является лишь ширмой, его слова не имеют значения. – На суде ты признал, что рюкзак со взрывчаткой принес в автобус ты, не собирался его оставлять, но в спешке забыл. Глупая, неловкая ложь, мальчик. Нам стало известно, что, кроме тебя, в теракте принимали участие еще несколько человек. Ты считаешь справедливым, что сидишь в тюрьме, ждешь помилования, а твои друзья гуляют на воле, вкусно едят и пьют, любят женщин?

Пока Гуров раскладывал на столе фотографии, Тимур не обращал на русского внимания, хотел снимки в сторону отодвинуть. Но вдруг взгляд его зацепился, рука вздрогнула, на бесстрастном лице появилась гримаса. Он не слушал адвоката, внимательно рассматривал фотографии, откладывал, снова брал в руки, поднял взгляд на незнакомого русского, придвинул лист с печатным текстом, прочитал:

«Тимур, обрати внимание на число, которое видно на газете. Снимки твоей родни сделаны два дня назад в Москве, сейчас твои близкие далеко, они в полной безопасности, их достать невозможно. Твоя жизнь – не твоя собственность, тебя родила мать, воспитали отец и дед, в тебе кровь предков, ты не имеешь права расплескать ее в тюремном дворе. Переверни страницу, напиши коротко, как все произошло. Мне нужно зацепиться за кого-нибудь из организаторов».

Гуров увидел, что парень прочитал текст дважды, положил перед ним авторучку.

– Тимур, кто дал тебе взрывное устройство, кто научил им пользоваться? – продолжал монотонно повторять адвокат.

Тимур медленно писал. Гуров поднялся, начал неторопливо прохаживаться по комнате, подошел к двери, махнул перед «глазком» рукой. Дверь не открылась, спокойный голос спросил:

– Вы закончили?

– Нет, хотел пепельницу попросить.

– Вентилятор не работает, курить не положено.

– Ну извини, и тебе не болеть, – ответил Гуров, увидел, что Тимур писать закончил, подошел к столу, забрал ручку, снимки, лист бумаги, убрал в карман, сказал:

– Может так быть, что я случайно встречу кого-нибудь из твоей родни, что передать?

Тимур отвернулся, глухо произнес:

– Слава Аллаху!

– Слава, – Гуров кивнул. – Может, добавить, что ты любишь родивших тебя на свет отца с матерью, деда, который сажал тебя на коня, сестер, которых ты растил и учил уму-разуму? Сказать, что Аллах велик, но велел каждому человеку пройти свой путь до конца и бороться до последнего вздоха?

– Вы не чеченец, вы русский, – ответил Тимур.

– Русский, – согласился Гуров. – И не вижу в этом ничего плохого.

Бояринов и Гуров сели в «Пежо», проехали два квартала, свернули в переулок, сыщик припарковался, выключил мотор, вынул из кармана полученный от Тимура лист и перекрестился.

– Вы, Лев Иванович, нарушаете все существующие законы, – пробормотал адвокат, пытаясь развернуть листок, который держал Гуров.

– Извините, Иван Максимович, нарушить все я бы не сумел, законов очень много, жизни не хватит.

Он не разворачивал листок, не торопясь закурил, приспустил стекло, только затем развернул бумагу, просмотрел, передал адвокату.

– «Я ничего не знал. – Бояринов не обладал выдержкой и читал вслух. – Мне дали сумку, сказали, что в ней деньги для борьбы с неверными, посадили в автобус, велели сойти на площади Восстания, сумку оставить под задним сиденьем, ее заберут. Кто заберет, не знаю, со мной говорил русский. Человек нестарый, среднего роста, голова бритая, на руке выколот якорь. В первый день после ареста в камере какой-то русский, похож на бомжа, мне шепнул: если я распущу язык, семью вырежут. Отца, мать, деда и сестер назвал по именам. Бомжа скоро увели, больше я его не видел».