– Ты не изменилась, – сказал он, и это было почти правдой.

Лидия была одета точно так же, как одеваются девушки двадцати лет. Обтягивающие джинсы-стрейч, сапоги на высоком каблуке, джемпер с глубоким вырезом, открывающий полную грудь. Крупный кулон на шее и длинные серьги, почти до плеч, браслеты и кольца, высокий гребень в гладких волосах, над небрежно и продуманно уложенным пучком на затылке. По-прежнему играет в греческих богинь. Лицо ухоженное и гладкое. Более ухоженное, чем двадцать лет назад. Макияж яркий и смелый. Но все-таки не подумаешь, что двадцать. Взгляд другой. Плохой взгляд. Прожженной, как говорится, бабы. Не растерянный, не испуганный, как должно быть в подобной ситуации, а такой: «Если это моя дочь, а не твоя, значит, ты виноват. И ты заплатишь по-настоящему».

Ее взгляд показался ему настолько говорящим, что он сразу уточнил:

– У тебя ко мне какие-то претензии?

– Претензии?! Если там Валерия, если она одета в вещи твоей дочери, если убита рядом с твоим домом, тут не обошлось без тебя.

– Интересно. Точнее нельзя?

– Можно. Ты узнал, что девочки подружились. И ты не смог, конечно, это вынести. Как! Твоя принцесса общается с дочкой женщины, которую ты считал проституткой на короткое время. Твоя дочь дружит с той, которая посмела родиться и жить вопреки твоей воле. Вот и все. Ее не должно быть. Вообще. На земле. И ты считаешь, что не расплатишься за это? Да ты умоешься кровавыми слезами!

– Какой бред ты несешь! Вроде бы трезвая, и для климакса рановато. Я понятия не имел, что ты живешь в Москве. Ты должна была продать квартиру и содержать на это свою дочь. Ты решила иначе. Но меня твои решения уже не касались. Я забыл тебя в один день. Расплатился, да, но не каждая проститутка получает столько. Надо иметь капельку благодарности. Хотя кому я говорю. Я приехал не повидаться с тобой, а спросить, с какой целью ты рассказала дочери обо мне? Тебе было сказано: не делать этого! У твоей дочери нет отца! А ты мошенническим образом вписала меня в ее свидетельство о рождении. В наследницы, что ли, готовила? Тебе всего мало? Твоя дочь прилипла к Элизе, втянула ее в какую-то компанию, их видели вместе в нашем районе. Они менялись вещами, точнее, Элиза, видимо, отдавала твоей дочери свои вещи. Наверняка она такая же алчная, как ты. И сейчас Элиза пропала!

Виталий чувствовал, что от гнева, ненависти и страха у него как будто разбухла голова. А ведь это так логично и так реально. Он смотрел на гладкое и бесстрастное лицо Лидии и думал о том, что она способна на все. Сдержаться он уже не мог.

– Независимо от того, опознаешь ты или нет убитую девушку, я договорю. У тебя есть мотив, тварь! Мотив убить Элизу. А твоя дочь напялила ее вещи. Из-за этого, может, в твою же ловушку попалась. Но где моя дочь?

Масленников решительно вышел из кабинета и взял Виталия за локоть:

– Успокойтесь. Здесь только мать, приехавшая на опознание, здесь не место для разборок. Наверное, вам лучше уйти. Ситуация получается совсем чудовищная. Немного сострадания должно быть. Лидии предстоит очень тяжелая процедура. Вы и ваша жена через это прошли. Вам, помнится, не было легко.

– Мне и сейчас не легко, – угрюмо произнес Виталий. – Если бы мы знали, где Элиза, я проявил бы сострадание. Но мне кажется, что-то произошло. Сикорская намудрила в своих интригах, она всегда была интриганкой.

– Не стоит продолжать эти бессмысленные обвинения сейчас. Вы это озвучили, следователь подумает. Мы с Лидией уходим.

– Я подожду, – решительно сказал Виталий. – Не беспокойтесь. Я просто погорячился. Но я должен знать. Валерия – и моя биологическая дочь.

– Хорошо, – ответил Масленников.

Они с Лидией ушли в его кабинет, она вышла оттуда в халате, марлевой повязке на лице, в бахилах и вдруг взглянула на Виталия испуганно. Ее агрессию и наглость вытеснил столь понятный страх. Она сразу стала жалкой, сгорбленной, почти старой. Он отвернулся, чтобы не видеть это.

Игорь Сечкин любовно ухаживал за собой часа три. Он это делал каждый день, в любой ситуации. Один или когда у него была в гостях любовница. В период увлеченности, в разгар романа, сразу после расставания, даже если его бросали, как поступила Элиза. В принципе, он к этому был готов. Ему было с ней хорошо, он ею гордился, но она такая сложная, непредсказуемая. И сейчас, испытывая и стимулируя в себе томную грусть, он на самом деле чувствовал облегчение. Да, ему будет сложнее во всех отношениях: не очень приятно выглядеть брошенным, как использованный разовый предмет, знакомые это уже, конечно, всласть обсуждают. Но это можно пережить. Сложнее с тем, что он никогда не испытывал такого физического влечения к женщине и повторить это по заказу не получится, но, может, и это к лучшему? Дело в том, что у Игоря другая страсть, на ее фоне женщины – это в принципе несерьезно. Он постоянно думал о деньгах, он умел их делать: вкладывал, крутил, выводил. В его мозгу сияли счета в зарубежных банках и общая сумма. Увеличивать ее было потребностью организма. У него были настолько сладкие минуты: оргазм головного мозга. Это день рождения очередного миллиона долларов. Ради этого можно пойти на что угодно. Тем более что он достиг такой ступеньки, когда все сделают другие. Его фирмы и их «дочки», которые ничего не производили, не сеяли и не пахали, в основном все было на бумагах, – просто ловили куски бюджета и давили их, как в соковыжималке.

Соратники Игоря женились, обзаводились стаей детей, записывали на всех состояния и недвижимость. И все светились по этой причине: если домохозяйка, когда-то закончившая курсы кройки и шитья, – долларовая миллионерша, а дети к моменту совершеннолетия становятся собственниками особняков, вилл и значатся в структуре крупного бизнеса, – то рано или поздно не просто все станут общим посмешищем, но и друг другу могут оказаться врагами. Скрытые семейные войны казались Игорю омерзительными. Как и весь этот шум вокруг семейных кланов. Его мама жила в Тамбове, в маленькой двухкомнатной квартире, на пенсию. Он иногда посылал ей тысяч пять рублей. Она звонила и страшно благодарила, она была уверена, что он отрывает это от себя, она понятия не имела, как он живет, насколько богат. Она никогда к нему не ездила, просто не было возможности в кромешном выживании. Он к ней приезжал. Скромный и аскетичный. Привозил из Москвы продукты. Она плакала от его щедрости. Он был собой доволен в такие минуты. Хотя сам все знал о собственной «щедрости». Элиза, которая оказалась не просто слишком независимой, умной, но и слишком наблюдательной, сказала однажды, что у него синдром Гобсека. Он вздрогнул, как от удара хлыстом. Такой ужасный образ! Этот жалкий и убогий старик со своими сокровищами… Обидно было, что так сказала именно она. Он понял, что не простит это никогда. Так что все к лучшему, следующая женщина будет у него не такой проницательной и жестокой.

Игорь многим казался аутичным. И на самом деле по-настоящему хорошо ему было в одиночестве. Конечно, ему приходилось бывать в компаниях, где все напивались, веселились и болтали. Утром он понимал, что стал обладателем ценной информации, что он ее использует рано или поздно, станет богаче, а кто-то из его товарищей – беднее. Потому что они только в глазах дураков товарищи. На самом деле нет более коварных врагов, чем люди с синдромом Гобсека, – как же его зацепило это оскорбление. Но что-то в нем есть, конечно.