как это обычно бывает, издалека, и никому бы не нанесла ни малейшего урона, если бы на ее пути не оказался я.

Пытаясь сообразить, как ее отбить, или убраться с траектории полета, я потратил именно то время, которое понадобилось закаленному наконечнику, для того, чтобы пробив кольчужный обвес панциря вонзиться, затрепетав красным оперением, мне в бедро.

Я знал, что вначале я не почувствую ни боли ни неудобств. Тело среагирует на рану, выбросив в кровь защищающие от боли вещества. Но, этого времени будет немного. Я знал, сколько его будет, поэтому спешил.

Конная лава Дмитрия легко смяла первые шеренги конницы Мамая ушла далеко вглубь его построений. Мне нужны были павшие. Челубей и Пересвет пронзили щиты друг друга в отчаянном и страшном встречном ударе копьями.

Обычно, в таком поединке никто не выживал. Я быстрым скользящим шагом пошел через ковыльное поле к поединщикам.

Меня обгоняли копейщики, вылавливали прорвавших оборону всадников, и валили их на землю. Рубщики шли следом. Где то вспыхивали стычки. Визжали степняки. Раскручивали над головами кривые узкие мечи. Русичи бились молча. Было слышно только густое дыхание, словно от тяжелой и изнурительной работы.

Меня не интересовала сеча. Она шла настолько далеко на юге, что будь я даже первородным богом, я вряд ли смог бы повлиять на ее исход.

— Урусса улечек!!! — Завопил, кто-то истошно справа, и я скосил взгляд.

— Русский умрет!!! — Здесь, за первыми лавами тяжелой конницы было совершенно глупым обнаруживать себя, и тем более кому то противостоять. Правильным было бы пробиться к ближайшему бунчуку, тем более, с тыла это было не слишком трудно. Но, возможно, воин был слишком молод и этого не понимал. Ну, что же. У Дианы всегда было много работы.

Я сложил клинки в один. Крутанул им, со свистом, рассекая морозный осенний воздух, и встал наизготовку.

Пеший воин — мечник вполне мог справится с конным бойцом. Степняк был правшой, и это означало, то, что слева от его лошади его оружие, меня просто недостанет. Тем более что для нанесения удара, ему нужно было высоко поднять или отвести щит. Путь он и не велик, но он достаточно тяжел, тем более что сеча длилась уже более часа и конь и всадник изрядно устали.

Конечно же, и я своим оружием не смогу ему нанести тяжких ран, пока он в седле. Выбить из седла я его тоже не смогу, и это было совсем ненужным. Самым уязвимым объектом пусть и до зубов вооруженного всадника, разумеется, была его лошадь. А именно передние ноги и именно бабки.

Те, кто был умнее, и опытнее всегда бронировали их. Или, хотя бы, оборачивали пропитанным в масле многослойным войлоком.

В этом случае повредить их было сложно. Но, было похоже на то, что эта сеча у степняка была первой. Я упруго качнулся на ногах и процедил сквозь зубы

— И будет последней.

Степняк поднял свою лошадь передо мной на дыбы, по всей видимости, предлагая ей растоптать меня копытами, но он ошибся. Я сделал быстрый шаг вправо и с выдохом отсек ей левую ногу.

Конь дико заржал, сдал назад, и убиваемый тяжкой болью грузно осел на бок, подмял под себя всадника. Да. Мне хватило всего одного точного взмаха мечом, для того, чтобы выиграть бой. Я подошел к всаднику, корчившемуся от стыда и боли, потому что тяжелая лошадь придавила ему ногу и грубое седло, зажав ее в тиски, делало смертельно уязвимым. Я подошел совсем близко, и посмотрел ему в лицо. Лицо совсем непохожее на лицо человека. Да. У него было все, что нужно человеку, но самого человека в нем уже не было, и похоже было на то, что не было давно.

— Ниге сез безге килдез? — Зачем вы пришли к нам?

— Коллар артында!!! — Он бешено вращал глазами. В уголке пересохших истрескавшихся губ скопилась зеленоватая пена. Сквозь редкие испорченные зубы пробивалось дурное дыхание. Шлем с конским хвостом на шишаке откатился в сторону, и на лысой голове с желтой грязной кожей блестели бисерины пота.

— За рабами… — Я грустно улыбнулся. За рабами в Хартленд ходили все, кто воевал с ним, только никто и никогда не смог сделать мечника Хартленда рабом. Ни деву, ни ребенка. Хартленд не умел сдаваться. Может быть, поэтому он еще и жив. Тысячу лет как жив.

— Мине уте! Син жинден!!! — Он задрал голову вверх, подставляя горло для последнего удара.

— Убей меня! Ты победил! — послушно отозвалось в голове. Я понимал, что ему вскроют артерии на горле его же военачальники, когда увидят, что я убил его лошадь и он беспомощно корчится под ее тяжестью. Может быть, русичи отдадут его хану, и он станет рабом у своего же бея. Рабов у русичей не было, и он был им не нужен в любом качестве.

Я качнул головой. Русичи не убивают пленных и не добивают раненых. Я тоже не стану убивать его. На моем клинке без того достаточно крови, и я уже давно перестал понимать, в каких из поединков и был я был прав в каких — виноват.

— Юк. Сине жерзалап утерсинер. — Нет. Пусть тебя казнят свои. — У меня не возникло ни чувства жалости, ни чувства уважения к поверженному противнику. Я смотрел в его лицо и видел дурную болезнь. Болезнь, которая пожирает разум. Беспощадно, быстро и неумолимо. Весь. Без остатка.

Сотни битв, в которых я выжил, сыграли со мной злую шутку. Мне на миг показалось, что я неуязвим. Ким всегда говорил о трех «нельзя». Вколачивал в наши неразумные головы эти жесткие правила и одно из них я нарушил. Нельзя — опускать взгляд. Нельзя опускать клинок. Нельзя поворачиваться к врагу спиной, потому, что даже поверженный враг, быть врагом не перестает.

Каким-то шестым чувством. По запаху. По движению воздуха. По шелесту травы или звону доспехов, я понял, что меня атакуют, и успел сделать полшага вправо. Кольчужный обвес на затылке моего шлема мог остановить стрелу или скользящий удар меча, но против прямого удара тонким кинжалом в шею он был бессилен.

Если бы я не среагировал, то желтолицый воин пробил бы мне позвоночник и я бы пал как многие в этой сече. Но, среагировав на атаку, я остался жив. Мгновенно, снизу вверх. Ускоряя широким разворотом движение своего клинка, я разрубил голову нападавшего от уха до уха. Его ощеренный в диком оскале рот отделился от бешеных раскосых глаз и что-то прошептал.

— Сез улемсез? — Вы бессмертны? — Я зажал