дружбу двух людей – именно такими были отношения Кнопа и Карузо. Было что-то трогательное и особенно задушевное в этих отношениях как с той, так и с другой стороны, дружба эта была идеалом прочности, сердечности и красоты.

Отношения Карузо со мной долгое время были дружескими и сердечными. К сожалению, наша дружба из-за пустого и плохо понятого положения одно время омрачилась, дело даже дошло до открытого разрыва. Карузо прислал ко мне в завод свою двухлетнюю Кассандру, дочь моего Недотрога и яньковской Храброй. Через год кобыла была ему возвращена с письмом, в котором говорилось, что у Кассандры нет резвости и, так как по себе она нехороша, ее следует продать. Карузо возмутился видом кобылы, счел, что она в полном беспорядке, что я погубил эту лошадь. Он был кругом не прав: Кассандра была тупая и дрянная кобыленка, но, ослепленный ее происхождением от своей любимицы Храброй, Карузо ждал от нее чудес резвости и думал, что я чуть ли не предумышленно погубил «великую лошадь». Я был, конечно, глубоко обижен этим, и наши отношения прекратились после обмена довольно резкими письмами. Размолвка продолжалась несколько лет, и только в 1910 году нас примирил Кноп во время Всероссийской конской выставки в Москве. Карузо отдал Кассандру в одну из призовых конюшен Москвы, там с нею провозились полгода и затем вернули ему кобылу как совершенно непригодную для бега.

Время шло, энтузиазм юности охладевал, но Карузо по-прежнему твердо стоял на своих позициях и не сдавался. Это были годы особенно тяжелые для нашей рысистой породы: тогда метизация орловского рысака с американским достигла своей кульминационной точки, успехи метисов были очень велики, Крепыш еще не появился и в стане орловцев царили растерянность и уныние. И вот в это время нет-нет да появлялась статья или заметка Карузо, как всегда блестяще написанная, где он с непоколебимой верой в орловского рысака нападал на метизацию, призывал орловцев сплотить свои ряды и невольно заражал всех своим энтузиазмом. Положение самого Карузо в это время было довольно шаткое: великий князь ушел с поста главно управляющего Государственным коннозаводством и на его место был назначен генерал Зданович. Зданович приятельствовал с Коноплиным, заискивал перед Шубинским, депутатом Государственной думы, и всецело находился под влиянием метизаторов. Неудивительно, что он критически относился к Карузо и был бы рад отстранить его от дел, но не решался. Чиновники канцелярии, зная это, стали придираться к Карузо, забрасывали его бумагами, причиняли неприятности, всячески выслуживаясь перед начальством. Чтобы насолить Карузо, его больно ударили по карману – сократили плату за разные, как теперь принято говорить, сверхурочные работы. Те самые чиновники, которые прежде буквально пресмыкались перед Карузо и жадно ловили каждое его слово или улыбку, теперь лягали поверженного кумира!

Карузо принимал все это близко к сердцу, волновался, обижался, но молчал. При его более чем скромном бюджете особенно тяжело было сокращение платы, но пришлось перенести и это, не подавая виду, как ему тяжело. Он предпочел продать своих последних лошадей, и каждый истинный охотник поймет, какая это была для него трагедия, но не стал просить прежней оплаты своих работ и унижаться перед коннозаводской камарильей генерала Здановича. С грустью в голосе и с болью в сердце он жаловался мне на эти притеснения и выражал опасение, что его совсем уволят и он опять, как в ранней молодости, останется безо всяких средств. Я успокаивал его и говорил, что сделать это ни генерал Зданович, ни какой другой управляющий не посмеет, ведь у нас в России есть общественное мнение, есть как-никак тесная семья орловских коннозаводчиков и за Карузо будет кому заступиться. Я оказался совершенно прав, и до конца своих дней Карузо оставался редактором заводских книг и состоял на службе по коннозаводскому ведомству.

Карузо был человеком замкнутым, на первый взгляд угрюмым и сосредоточенным. Это происходило только от его исключительной застенчивости. В действительности он был добрейшей и чистейшей души человек, который на своем веку не обидел и мухи. Он был невероятно честен, порядочен и щепетилен. Во времена его славы да и потом некоторые почитатели (а у него их было немало) предлагали ему деньги, но он неизменно отказывался. Я хорошо знаю, как изощрялся его лучший друг К.К. Кноп, чтобы под каким-нибудь предлогом заставить Карузо принять хоть небольшую сумму, но Карузо был к таким предложениям глух. Никогда и ни от кого не принял подачки.

У него был пытливый ум, и куда бы Сергей Григорьевич ни ездил, он всюду старался собирать исторические сведения об орловском рысаке. Он жадно ловил эти сведения, использовал их в своих трудах, посвященных той или другой знаменитой орловской лошади. Должен заметить, что не всегда Карузо был объективен, иногда он старался не замечать каких-нибудь неприятных моментов, касающихся его любимых лошадей, и тогда он топил истину в море утешительных и красивых слов.

У него, несомненно, был сильный характер и железная воля, во всяком случае когда это касалось интересов орловского рысака. По натуре он был отнюдь не скуп, скорее щедр и расточителен, но, увы, судьба отпустила на его долю весьма ограниченное число материальных благ. Зато она щедро наградила его талантом, который граничил с гениальностью. Карузо обладал феноменальной памятью и буквально наизусть мог написать родословные многих лучших лошадей. Как собеседник он был исключительно интересен, и говорить с ним было истинным наслаждением. Во время таких бесед, высказываясь о знаменитых лошадях прошлого, он нередко впадал в пафос и возвышал голос. Я в таких случаях со смехом просил его «не рычать», ибо от этого прежние рысаки не станут лучше. Он умел говорить с большим подъемом и очень интересно, но, как человек застенчивый, в большом обществе терялся и держал себя скромно. Карузо знали хорошо только те, к кому он привык и кого считал своими друзьями, только среди них он действительно становился самим собою.

У него была очень привлекательная внешность. Роста он был выше среднего, худоват, движения были медленны и размеренны, тембр голоса чистый и приятный. Глаза очень красивые и выразительные, задумчивые, полные грусти и доброты. У него был благородный, открытый лоб, красиво очерченный рот, правильный нос, все черты лица крупные. Жгучий брюнет, он носил прическу с пробором и маленькие усы. Он был, несомненно, красив и очень нравился женщинам.

У этого замечательного человека, как, впрочем, и у всех нас, смертных, были свои недостатки. Он был помешан на аристократизме. Считал, что род его – итальянского происхождения и получил известность с 1026 года, что в жизни этого рода было