— Она всегда ненавидела меня.

— Времена меняются, Рахим. Тем более что Рибата я хочу приставить к ее сыну, царевичу Валтасару. Мне кажется, они подойдут друг другу. Рибат умеет вести себя в присутствии особ царской крови и не допустит панибратства. Заодно присмотрит за царевичем. А насчет женитьбы?.. Я хочу, чтобы ты постоянно держал меня в курсе всех приготовлений к семейному торжеству. Когда вы с Набузарданом собираетесь сыграть свадьбу? До Нового года успеете?

Рахим чуть усмехнулся, глянул в сторону Набонида. Тот был невысок, уже достаточно тучен, но по-прежнему быстр и точен в движениях. Он умел вести себя тихо, быть незаметным, и всегда вовремя оказывался в нужном месте. Это было неоценимое качество, которым всегда восхищался Навуходоносор.

— До Нового года, — заторможено, словно размышляя о чем-то своем, кивнул Рахим, — никак не успеть. Но и тянуть нельзя, а то Луринду засидится в девках. Мне кажется, лучший срок — месяц улулу.

— Почему именно улулу? — удивился Набонид. — Зачем так долго ждать? К лету в городе может многое измениться, в город понаедут чужаки, в первую очередь сирийцы, а также египтяне, греки, арабы из южных пустынь. Мало ли кто доберется до Вавилона к концу лета.

Рахим помедлил, потом осторожно поинтересовался.

— Может быть, господин подскажет примерный срок проведения свадебных торжеств, который принес бы молодым счастье и удачу?

Набонид пожал плечами, глянул в сторону открытого дверного проема, через который в помещение попадал свет. Прислушался…

— Я не знаю — это дело частное. Но чем дольше оттяжка, тем дальше удача, а в таких делах улыбка судьбы не последнее дело. Взять хотя бы сирийцев. Они начнут прибывать в Вавилон к празднованию Нового года? Что-то около пяти сотен. Говорят, они заменят дворцовую стражу и сразу возьмут под охрану царский дворец. Вы с Набузарданом собираетесь пригласить их на свадьбу?

— Нет, господин, мы решили ограничиться только своими. Будут родственники, хорошие друзья. Узкий круг. Какое дело сирийцам, призванным охранять священную царственность нашего несравненного владыки до отставного декума! Хотя, конечно, если они надумают, это будет великая честь для нас обоих. Они будут считаться почетными гостями.

— Смотри, Рахим, — Набонид поиграл губами, как бы прикидывая, стоит ли развивать эту тему. При этом он бросил откровенно многозначительный взгляд в сторону коридора и резко сменил тему.

— Меня, надеюсь, позовете?

Рахим не ответил, что было дерзостью по отношению к сильному человеку, принимавшего его в своей канцелярии, однако Подставь спину решил рискнуть. Выбора — это он понял сразу и окончательно — у него уже не было. Разговор зашел слишком далеко. В тот момент отчаянно заболела шея. Ее начало ломить с такой силой, словно голова утяжелилась и стала неподъемна для постаревшего тела.

— Ваша милость всегда желанный гость в моем доме, — наконец выговорил Рахим. Потом помедлил и осторожно поинтересовался. — И все-таки, каков по мнению господина лучший срок для проведения бракосочетания?

— Сейчас ничего сказать не могу. Ситуация прояснится, когда Икишани принудит тебя ломать дом. Неужели ты собираешься тянуть до этого момента? Этак совсем без жилища останешься.

Набонид помолчал потом веско добавил.

— Да и мы все тоже.

* * *

В ночь новолуния,[29]на светлые стражи которой приходился праздник спелых фиников, Рахим вновь приказал постелить себе на крыше. Луринду залила кожаные бурдюки горячей водой, разложила их на ложе таким образом, чтобы дедушке было помягче спать, принесла ворох шерстяных, цветастых покрывал, сама села в уголке, где смыкались глинобитные валики, ограждавшие крышу. Решила подождать благословения или напутствия, услышать от деда доброе слово, ведь завтра он и ее младший дядя Хашдайя должен был сопровождать девушку в дивный сад, построенный великим Навуходоносором для своей жены Амтиду, мидийской принцессы, с которой царь был счастлив всю жизнь. Дед всегда с уважением отзывался об этой необыкновенной женщине. Волосы у нее были светлые, похожие на золотую пряжу, с отливом, напоминающим красную, обожженную глину.

У мечтательной Луринду голова кружилась от ошеломляющего сочетания слов: «счастлив всю жизнь!». Этот срок казался молоденькой девице безмерным, чем-то вроде отголоска вечности. Луринду в ту пору казалось, что клинописные наборы слов «жизнь» и «небо» были схожи не только на глиняной табличке, но и по сути. Жизнь в своей безграничности пронзительно напоминала небо: взгляду каждого черноголового доступен край небосвода вот он, горизонт, но попробуй достигни его. Пока доберешься, пройдет столько дней, что не сосчитать! Смерть же воспринималась как каменный вал на краю земли, о котором в эддубе[30]рассказывал учитель. Он, безусловно, существует, ведь хрустальные небеса должны на что-то опираться, но пока ни один из смертных, кроме богоравного Гильгамеша, не видал эту стену.

В понятиях «жизнь», «смерть» таилась какая-то загадка, какая-то не дающая покоя двойственность. Любопытство томило Луринду. С одной стороны, обозначаемые этими словами состояния, были вполне реальны. Они несомненно существовали. Жизнь вмещала в себя и радость, охватывавшую Луринду по утрам, и томительную грусть, и попреки матери, и ласки бабушки, и посещение школы, помощь матери по дому, и, конечно, беседы с дедом, и мечты, и страхи… А смерть почти каждодневно напоминала о себе похоронами в их квартале, на которые неизменно приглашали Рахима. Считалось большой честью, если славный воин почтит своим присутствием погребение покойника, которого, как и всех других ушедших к судьбе родственников, укладывали в яму на родном подворье, прикрывали плитой. Луринду приходилось присутствовать на похоронах братьев дедушки, так что смерть ей была не в диковинку. Вот он, покойник, вот она печать смерти: бездыханность, землистого цвета лицо, ужасающий паралич, сковавший тело. Но как можно было поверить, что подобная беда когда-то приключиться с ней, с Луринду?..