Лена хмыкнула и почесала укушенное взбодрившимся после дождя комаром плечо. Потом перевела взгляд на ступеньки — и расхохоталась. На нижней, широкой, лежал и крепко спал черно-белый лохматый коврик. Задние ноги у Василия иногда подергивались, а из мерно вздымающейся груди доносилось грозное тявканье. Вероятно, во сне Василий загонял кабана…

Лена с хрустом потянулась, вскинула к небу лицо и рассмеялась. Она чувствовала себя легкой и невесомой, словно воздушный шарик. И во всем теле такая приятная гибкость образовалась…

Сегодня день обещал быть не таким убийственно жарким, после ночного ливня вся кулебякинская природа воспрянула духом. А может, виной всему Ленино прекрасное настроение, — но трава была изумрудной, розы — алыми, небеса — бирюзовыми, и все в мире дышало негой и любовью.

Она спустилась с крылечка — Василий приоткрыл один глаз и приветственно стукнул хвостом об ступеньку — и пошла к калитке. Когда «сотни ласковых глаз с улыбкой смотрят на нас»…

— Аленушка, деточка, как я рада тебя видеть! Заходи к нам!

Лена обрадованно улыбнулась. Сестер Кулебякиных она не только уважала, но и искренне любила — за прекрасное чувство юмора и трогательную нежность друг к другу. К тому же мама Лены приходилась сестрам троюродной племянницей… кажется.

Серафима встретила ее на ступенях белого домика, обмахиваясь шикарным веером из страусовых перьев. Аглая приветственно замахала из тени на веранде. Веер у нее тоже был, но чуть поменьше. Серафима налила Лене чаю со льдом и испытующе уставилась на нее.

— Мы так за тебя волнуемся, Леночка! Особенно в последнюю неделю.

Она чуть чаем не поперхнулась и удивленно уставилась на скорбно поджавшую губы Серафиму.

— По… почему?

— Ну как же! Этот крупченковский дом заброшенный, а теперь еще и этот новый русский… Додуматься купить участок, граничащий с твоим!

— Серафима, но ведь мой участок и так граничит с его…

— Это совершенно другое дело, Алена! Сразу видно сухомлиновскую подлую породу. Он тебя окружает, не видишь?

Лена неуверенно рассмеялась.

— Я же не крепость, чтобы меня окружать. И потом, вы же сами переживали, что у меня с той стороны заброшенный участок…

— Он с тобой разговаривал?

Лена почувствовала, что краснеет, и торопливо уткнулась в кружку.

— Ну… естественно, мы беседовали… по-соседски, через забор… потом он… заходил за своей собакой…

— Это той, которая у тебя на крыльце спит?

— Да. Васька. Ужасно смешной…

— И ты можешь с ним беседовать?

— С Васькой? Ой, он все понимает…

— С Сухомлиновым.

Лена опять смешалась.

— Серафима Владимировна, я с ним не то чтобы беседовала, я просто общалась со своим соседом. И вообще, старую вражду давно пора забыть. Мы же не в средневековье, в конце концов! Я даже не помню, из-за чего она началась…

— Из-за земли, из-за чего же еще. И будь осторожна — Сухомлинов сначала окружит тебя своими владениями, а потом отберет у тебя твой дом.

Лена залпом допила чай и сердито отодвинула стакан.

— Серафима, вы меня извините, но это уж прям детектив какой-то! Еще скажите, что он меня задумал соблазнить, чтобы…

Язык она прикусила, но краска бросилась в лицо мгновенно. Серафима и Аглая Кулебякины поджали бесцветные губы совершенно одинаковым образом, после чего Серафима изрекла:

— Дитя, ты не можешь знать всей низости мужского нрава, если ему что-то… не по нраву, прости мой каламбур. Аглая — та счастливо отделалась, но я, я прожила в рабстве всю жизнь! Под пятой, можно сказать, угнетателей. И подари мне Господь сейчас новую жизнь — я прожила бы ее в чистоте и одиночестве, не знаясь с деспотами и мужланами. Заходи почаще и будь осторожна.

Лена Синельникова шла через улицу, шлепая по раскаленному асфальту босыми пятками, и улыбалась своим мыслям.

«Деспоты и мужланы» Серафимы прожили свои жизни под властной пятой своей очаровательной супруги, и вертела она ими, как хотела, а что до Аглаиной чистоты… В Кулебякине каждый знал шикарную легенду о том, из-за чего на самом деле поссорились Лемешев и Козловский. Да-да, именно из-за Аглаи.

На веранде белого домика шел военный совет. Серафима стукнула сухоньким кулачком по столу.

— Влюблена как кошка! Пора писать второе письмо.

— Симка, отстань от них. В самом деле, это для нас все так серьезно — Сухомлиновы, Синельниковы, родовая вражда… Максимка никогда не был похож на папашу, он добрый мальчик. И зачем ему Аленушкин участок?

— Глаша, я и без тебя знаю, что он добрый и что участок ему ни к чему. Но в подобной истории важно не стоять на месте. Если действие замедляется, пиши пропало. Поэтому теперь письмо получит Аленка!

— Но Сима, ты меня извини, как же мы сочиним от лица мужчины? Совершенно иной стиль, другие приоритеты…

Серафима задумчиво выщипывала из веера пух.

— Ты права. Мне еще в тридцать восьмом говорила Ниночка Склярова: мы полдня гробим на выщипывание бровей, а они все равно смотрят только на задницу…

— Серафима!

— Вот что, Глаша. Ты совершенно права — и потому отправляйся в «Кулебяку».

— Зачем?

— За «Плейбоем». Придется изучить дополнительные материалы.

Аглая помолчала, а потом вдруг зашлась тихим кудахчущим смехом. Серафима сердито посмотрела на нее!

— И чего такого смешного я сказала?

— Ох… Симка… Ты хотела сплетен? Ох, не могу…

— Аглая Владимировна, у вас с головой как?

— Хорошо. У меня — хорошо. Ты только представь… Да все на свете сплетни меркнут перед этой: сестры Кулебякины покупают в супермаркете журнал «Плейбой»!

Некоторое время с веранды беленького домика доносилось двойное хихиканье, а потом все стихло.

Часам к четырем жара вернулась с прежней яростью, а вместе с ней вернулись из Москвы и Макс с Тимошкиной. Шум мотора, истерический лай Василия, звонкий смех Туськи, ироничное рокотание Макса — Лена сидела в шезлонге и лениво улыбалась. По телу бродили приятные волны тепла. Возможно, этой ночью она и совершила ошибку, но какую прекрасную ошибку! И ничего не изменилось, ясно? Прикосновение его пальцев осталось таким же нежным, губы — такими же сладкими, а его тело…

Тимошкина заслонила солнце, и Лена приоткрыла один глаз. Туся немедленно закатила глаза.

— О, что это была за пытка — ехать рядом с Сухомлиновым! А когда он на светофоре схватил меня за бедро…

Из-за живой изгороди донеслось укоризненное:

— Наташка, прекрати заливать. Это ведь ты первая начала срывать с меня одежду, а когда я спрятался в милицейском стакане, набросилась на милиционера…