– А у меня способ имеется, как в этот чертов дом не пойти, – куражится Василий Степанович. – Вот сдохну, и не возьмете меня. Для нас, стариков, самый что ни на есть распрекрасный выход. Раз – и нету, ищи-свищи.

– Типун вам на язык. Вам еще жить да жить.

– Нет, Людочка. У меня главная мечта была – отпраздновать юбилей Победы. Справил, разутешился напоследок, теперь и помирать можно.

– Никак в толк не возьму, – ворчит Людмила. – Какую-то девчонку у себя приютили, живет у вас задарма, копейки ни за что не платит. Другая бы из благодарности квартиру языком до блеска вылизывала, готовила вам, как в ресторане, а на этой, похоже, где сядешь, там и слезешь. Откуда она вообще взялась?

– Из фирмы какой-то… да я уж и не помню. Пожилым помогает. Пришла, подарки мне принесла, конфеты. Слово за слово, оказалось, приезжая, где-то угол снимает. Я ей сам предложил: поселяйся, место есть. Да и мне приятно, когда рядом девчушечка-тростиночка. Сам вроде моложе становлюсь.

– Влюбились что ли? На молоденьких потянуло? – грозит ему пальцем Людмила, но глаза ее смотрят пристально и недобро. – Выяснили бы лучше, что за фирма такая. Подарки пожилым дает отдел по соцзащите. Ой, боюсь, мошенница эта девчонка, помяните мое слово. Надо бы проверить.

Василий Степанович супится. Девочка, поселившаяся в его квартире, ему по нраву. Зовут ее Галей, а он именует Галчонком. Ему доставляет удовольствие смотреть на нее, тоненькую и светленькую. Вот такая у него была бы сейчас внучка. Не дал Бог детей, не способна была жена родить. Он ее не укорял, не бросил, хотя были женщины, которые норовили его отбить, – после войны мужиков не хватало. Но когда год назад жена умерла, понял, какую промашку совершил, надо было из детдома ребенка взять. Теперь уже поздно. Некому будет продолжить его род на земле.

Закрыв за Людмилой дверь, Василий Степанович в который раз достает семейный альбом, разглядывает выцветшие черно-белые снимки.

Вот его мать, батя и девять братишек и сестренок, он – второй слева, двенадцатилетний пацан. Семья в селе была одной из самых бедных, еле сводили концы с концами, так что вкалывать привык с малолетства.

А здесь ему пятнадцать. Снялся с двумя своими дружками, такими же крепкими хлопцами, чуть постарше его. Летом работали в «Союззолоте», зимой пилили дрова и грузили вагоны.

А это групповое фото выпускников полковой школы сержантов. Тогда он служил на Дальнем Востоке. Ждали нападения японцев, а беда пришла с западной стороны. Сколько раз просил начальство: отпустите на фронт! В 42-м добился. И началась его дорога на Берлин. Служил сапером, который, по присловью, ошибается один раз. Многие его товарищи-корешки подорвались, остались навечно в белорусской, польской, немецкой земле. К нему война оказалась милостива, скоро зажившее ранение и легкая контузия не в счет. Счастливчиком видно родился, везуном.

Он неторопливо рассматривает снимки, в которых спрессовалась вся его жизнь. Это беззвучное странствие по закоулкам памяти прерывает звонок в дверь. Василий Степанович идет отворять.

В квартиру влетает девчонка лет восемнадцати.

– А ну, признавайтесь, чем вы тут без меня занимались? – Она смеется. Зубки мелкие, ровненькие и беленькие.

Старик смотрит на нее с любовной улыбкой. Она кажется ему сгустком солнечного света, легкая, загорелая, в футболочке и обтягивающих стройные ножки джинсиках.

– Ай-ай-ай, опять на улице не были, – укоряет старика Галчонок. – А там такая прелесть! Жарища. Сегодня же самая макушка лета!

– Да как-то все не соберусь, – оправдывается Василий Степанович.

– Сразу видно, что у вас Людка побывала, вон шприц оставила, – весело заявляет Галчонок, глядя на старика пустыми глазенками, бессмысленными и прозрачными, как стеклышки.

– Какая она тебе Людка, – бурчит Василий Степанович, а сам улыбается. – Она тебе в матери годится.

– Нет уж, такой мамочки мне на дух не надо! – хохочет Галчонок. – Ну ее, толстая противная бабища.

И она удаляется в комнату, которую называет своей. Старик провожает ее умиленным взглядом.

Внезапно ему в голову приходит мысль завещать квартиру Галчонку. Нервно потирая сухие руки, он семенит на кухню и принимается размышлять. Действительно, кому достанется его жилплощадь? Кажется, у жены где-то есть племянник. Но почему квартира должна перепасть ему? Ни разу не показался, стервец, а потом, когда он, Василий Степанович, испустит дух, небось, разом прискачет: подайте мне наследство! «Так вот шиш тебе! Лучше возьму и отдам квартиру Галчонку. От нее хоть радость мне в последние годы жизни».

Василия Степановича охватывает такое волнение, что он даже раздумывает ужинать. Тяжело топая, кружит по кухне, жестикулирует, улыбается, бормочет вслух: «Точно. Так и сделаю. Попляшете вы у меня…» За время одиночества он уже привык разговаривать сам с собой. Его улыбка становится шире, глаза обретают блеск. «Тебе, тебе…» – бубнит он, представляя, с каким удивлением девочка узнает о неожиданно свалившемся на нее счастье.

А в это время Галчонок, надев на шею плеер, а на голову – наушники, танцует, извиваясь, под прикольную музыку. «Девочка моя, люби меня! – мяучит ей в уши гугнивый мальчишеский голос. – А-а-а, е-мое, люби меня! Только меня! А-а-а!..»

– А-а-а! – вопит Галчонок, вне себя от распирающей грудки радости, и ее охватывает немыслимое блаженство. – Е-мое! Люби меня!..

Для нее исчезает все – вонючий старикашка со своими занудными воспоминаниями, маленький городишко, в котором она родилась и выросла, пьющая мать, приводившая в дом дебильных алкашей, вечно нетрезвый папашка, загнувшийся от цирроза печени, два аборта, что она сделала, забеременев от пацанов, не собиравшихся на ней жениться, постоянная нехватка денег. Есть только она и клевый, беззаботный, нежный мальчик, признающийся ей в любви, и она тает в его объятьях.

Ее наняли на том условии, что она будет кормить старика, мыть посуду, стирать его белье, а ей плевать. Дед и так от нее без ума. Только и зовет доченькой да красавицей. Если б он знал, как отвратен ей, как противен его гнусный запах. Стирать его исподнее! Ага, нашли дуру! Да ее от одного вида старикана тошнит. Морда в бородавках, из носа и ушей торчат мерзкие седые волоски. А несколько длинных волосков растут прямо на ушах. Брр! Гадость какая!

«Девочка моя! Единственная! Е-мое, шоколадинка моя! Люби меня!..» – сладко-сладко поет мальчик, и Галчонок вторит ему, кричит, как оглашенная, и перед ней распахивается необыкновенный мир, полный любви, о которой она так мечтает.

И верит Галчонок: скоро эта любовь настигнет ее, огромная, как солнце, и она расплавится в ней без остатка, и будет прикольный мальчик, шепчущий красивые слова, и жизнь не кончится никогда, никогда!

* * *

Жара. Слепящий солнечный диск стоит в самом зените, нещадно накаляя асфальт. Анна и Королек прогуливаются по маленькому «арбату» – скверику в центре города, где продаются всевозможные безделушки и произведения живописи, смастаченные на потребу обывателя. Несколько художников за умеренную плату рисуют желающих.