уделив тазобедренной конструкции ее высочества положенное внимание – а через несколько мгновений двое поднялись из-за стола и направились следом. Один остался подпирать спиной дальнюю стену обеденного зала, а второй будто бы невзначай прогулялся дальше, в сторону выхода на палубу.

Значит, следили за нами обоими. Расклад несколько усложнился… но при этом стал куда понятнее: отвести глаза, заставить британцев разбежаться по всему кораблю и нагнать столько тумана, чтобы мозги съехали набекрень не только у вояк-моряков, а заодно и у того усатого старпера. Наверняка его прислали из разведки или какого-нибудь министерства – вряд ли король Георг доверил такую операцию одному только адмиралтейству.

А такие люди обычно знают толк и в слежке, и в коварных планах.

Так что я отыгрывал спектакль с таким старанием, что мне, пожалуй, поверила бы даже куда более искушенная публика, чем дюжина моряков и похожий на щекастого моржа лондонский агент.

Перекинулся парой слов с Хельгой и спровадил ее из зала. Долго и вдумчиво цедил виски, а потом оставил перевернутый стакан на сложенной втрое салфетке. Прогулялся до бара, заказал два бокала шампанского и оставил один на стойке. Выловил по пути на палубу стюарда и с заговорщицким выражением лица сунул ему в карман передника десятку американских долларов.

Похоже, сработало. Оборачиваться я не стал, но с помощью Дара без труда почувствовал чужое смятение. И к выходу на палубу за мной тащился уже только один из моряков. Второй, скорее всего, или остался следить за стюардом, или тут же помчался докладывать начальству.

Которое, вероятно, до сих пор ломало голову, что могли означать мои тайные знаки – и для кого я их оставлял. Усатый явно заглотил наживку и начал действовать: моя неспешная прогулка вдоль борта «Олимпика» длилась от силы пару минут, а за спиной в паре десятков шагов уже снова маячила парочка здоровяков в штатском. Но даже в гражданской одежде шпики из моряков были так себе: они то сопели прямо над ухом, то отставали черт знает на сколько – и сразу же пускались чуть ли не бегом, чтобы догнать. Впору было ругать себя, что не заметил их прямо на пирсе в Сан-Хуане. Тогда у меня точно осталось бы побольше времени придумать коварный план.

Впрочем, и этот как будто работал неплохо. Может, сам усатый и смекнул бы, что я ломаю комедию, но с этой парочкой я мог вытворять все, что хотел. Сначала пару раз прошел весь «Олимпик» от носа до кормы, потом четверть часа болтал обо всем подряд с каким-то промышленником из Гамбурга. Вряд ли нас подслушивали, и все же слова «война», «кайзер», «связной» и «наши люди во Франции» звучали достаточно громко.

На мгновение мне даже стыдно – после такого беднягу если и не арестуют прямо в порту Ливерпуля, то уж точно допросят.

Солнце уже закатилось за горизонт, но времени до ночи, и уж тем более до прибытия в Шербур оставалось предостаточно – так что я ни в чем не отказывал ни себе, ни своим соглядатаям. Шатался по всему «Олимпику», царапал перочинным ножом тайные послания на стенах коридоров, шептал что-то людям, не сбавляя хода, и один раз даже пытался подобраться поближе к рубке – пока кто-то офицеров деликатно не послал меня прочь. В общем, развлекался, как мог, и только старательно избегал палубы D, на которой находилась каюта фон Брауна. Не знаю, сколькими именно людьми на борту располагали Коннери с Усатым, но моряки понемногу заканчивались. Когда я все-таки спустился вниз, к машинному отделению, за мной уже шагал только один – и тот выглядел настолько измученным и ошалевшим, что едва не потерялся за очередным поворотом. Такое в мои планы не входило – так что беднягу пришлось подождать. Я подпустил его поближе и, наконец, неторопливо выдвинулся в гости к герру фон Брауну – на этот раз напрямую, через ближайшую лестницу к палубе D. Хотелось надеяться, что все фигуры – от пешек до усатого ферзя в гостиной первого класса – заняли свои поля.

И осталось только разыграть… нет, до эндшпиля оставалось еще чуть ли не половина суток и не одна сотня километров – но самая сложная часть партии против британцев ожидала меня прямо сейчас. Изящный, смелый и одновременно отчаянно-сомнительный и ненадежный ход, который мог стать следующим шагом к блестящей победе… Или наоборот – разрушить все, свести на нет усилия, лишить даже самого крохотного шанса доставить фон Брауна в Париж – и к тому же еще и выставить меня полным идиотом. На мгновение я даже засомневался – настолько сомнительной вдруг показалась собственная затея.

Но отступать уже в любом случае было слишком поздно.

– Прости, приятель. – Я развернулся на пятках. – Ничего личного.

Моряк, похоже, даже не успел понять, что случилось – я едва успел подхватить обмякшее тело у самого пола и осторожно опустить на ковер. Кому-нибудь более хлипкому такой удар, пожалуй, мог бы свернуть шею, но этому здоровяку ничего подобного уж точно не грозило. Он отключился и тут же задышал так глубоко и шумно, будто просто лег вздремнуть.

Значит, вряд ли проваляется долго – и лучше поспешить.

Я быстрым шагом прошел по коридору и постучал в каюту фон Брауна. Подождал немного – и врезал по двери кулаком так, что она с жалобным хрустом дернулась на петлях. И только после этого раздались негромкие шаркающие шаги, которые тут же сменила ругань.

– Я еще ничего не заказывал, – проскрипел сердитый немолодой голос. – Какого черта вам нужно?

– Я пришел, чтобы помочь, герр фон Браун, – отозвался я на немецком. – Меня послал ваш племянник!

Ответом мне было молчание, но сквозь тонкое дерево на меня хлынуло столько эмоций, что от неожиданности зашумело в ушах. Удивление, страх, надежда – все и сразу. Но в первую очередь, конечно же, недоверие – старик явно оказался не из наивных.

И все же успех определенно стоило развивать.

– Умоляю вас, послушайте! – продолжил я. – Мы оба в смертельной опасности! За вами охотится британская разведка, и они будут здесь с минуты на минуту… Нужно бежать!

Кажется, сработало: фон Браун снова хлестнул меня волной паники, но все-таки отпер замок и приоткрыл дверь. Я тут же рванул на себя ручку и втиснулся в каюту.

Без особых усилий – старик был повыше меня ростом, но богатырским сложением не отличался, похоже, даже в молодости, а к своим неполным семидесяти и вовсе превратился в высохший бледный скелет, облаченный в брючный костюм невнятного цвета – то