Не успела я встать из-за стола, как дверь приоткрылась и в комнату заглянул озабоченный Гошка:

— Рита, бросай свою писанину. Давай к шефу, там Рестаев пришел…

* * *

Выглядел Андрей Борисович очень плохо. И так не выдающегося телосложения, за то небольшое время, что я его не видела, он сбросил, кажется, килограммов десять. Осунувшийся, побледневший, с лихорадочно блестящими глазами, Рестаев пристроился на краешке кресла, сложив подрагивающие руки на коленях.

К некоторому моему удивлению, рядом с ним сидел Феликс Семенович. Сам директор, впрочем, удивился гораздо больше:

— Риточка? Но как вы здесь… — Он посмотрел на Рестаева, на меня, на Баринова и снова на меня. — Вы не журналистка?

— Рита сотрудник нашего агентства, — объяснил шеф. — Андрей Борисович обратился к нам по частному делу, которого мы сейчас не будем касаться. Именно для того, чтобы решить это дело, Рита вчера оказалась в театре и была невольным свидетелем печального события.

Я потупила глазки и мило улыбнулась.

— Поня-а-тно, — протянул Феликс Семенович. — Жаль. Значит, статьи не будет. А такая хорошая была идея, я даже начал набрасывать тезисы, о чем вам имело бы смысл написать… Жаль. Впрочем, из всего, что на нас навалилось, это самое малое… разочарование.

— Разочарование? — глухо повторил Рестаев. — Это не разочарование, это пустяк, не о чем говорить. А вот Галя… — Голос у него сорвался. — Галя…

На глазах Андрея Борисовича выступили слезы, он закрыл лицо ладонями и замолчал, слегка покачиваясь.

Баринов бросил на меня короткий взгляд. Я кивнула и выскользнула из кабинета в приемную. Ниночка, которая обычно вела протокол беседы, сейчас сидела, слегка сдвинув наушники и пригорюнившись. Записывать было нечего, Рестаев плакал. Я достала из холодильника бутылку минеральной воды, налила полстакана, накапала сорок капель валерьянки — и мой фирменный успокоительный коктейль готов. Вернулась в кабинет, подала стакан Андрею Борисовичу. Он, не протестуя и ничего не спрашивая, выпил и на мгновение замер, глядя на меня округлившимися покрасневшими глазами. Да, я знаю, вкус у этого напитка… скажем так, специфический, но зато помогает ведь! Плечи у Рестаева передернулись, он шумно выдохнул и вернул мне стакан.

— Спасибо. — Он с силой потер щеки ладонями. — Да, так лучше. Я пришел к вам, потому что Галя… Полицейский сказал, что это отравление. Понимаете, Галю убили.

— Примите наши искренние соболезнования, — мягко сказал шеф. — Это большое горе.

Рестаев нервно вскинул голову.

— Она была чудесным человеком! — Он говорил таким тоном, словно возражал кому-то, кто утверждал обратное. — Прекрасная актриса и добрейшая женщина! Нежная, чуткая, в жизни никому грубого слова не сказала! Кто мог с ней так поступить? За что? Я не понимаю, не представляю себе… — Он опустил голову, посидел так несколько секунд, словно собираясь с силами, потом продолжил: — А полицейские ведут себя так странно… Меня допросили сразу и вопросы задавали какие-то нелепые. Как часто мы с Галей ругались, как часто ссорились… знаете, у меня создалось впечатление, что этот полицейский чуть ли не меня подозревает, как будто я Галю мог отравить!

— Вы имеете в виду Евгения Васильевича Сухарева? — Баринов зачем-то уточнил то, что ему и так было известно.

— Ах, я не знаю, — как-то очень театрально отмахнулся Рестаев. — Он так не вовремя начал задавать свои вопросы и так неделикатно… боюсь, что я ему нагрубил.

Феликс Семенович успокаивающе положил руку ему на плечо и подтвердил:

— Именно так он и представился. Этот Сухарев и со мной побеседовал. Вы, как я понимаю, с ним тоже знакомы?

— Знакомы, — коротко, без эмоций ответил шеф.

Гошка же, как только прозвучала фамилия Сухарева, отвернулся и уставился в окно. А как же, серая кирпичная стена соседнего здания — это же безумно интересное зрелище, просто глаз не отвести!

— Я прошу прощения, — продолжал Феликс Семенович, — я, разумеется, не специалист в этой области, но мне показалось, что ваш знакомый смотрит на вещи несколько… э-э-э… однобоко. Его вопросы выглядели так, словно он рассчитывал услышать от меня о причинах, по которым Андрей Борисович мог бы себе позволить… А потом он стал делать и вовсе недопустимые намеки… Я пытался ему объяснить, что люди искусства имеют несколько иной темперамент и взаимоотношения в театре человеку со стороны могут показаться несколько странными… — Он осторожно покосился на Рестаева и снова похлопал его по плечу. — Вы меня понимаете?

— Не уверен. — Баринов взял со стола карандаш, повертел его в руках. — Пока я понял только одно — с вами побеседовал Евгений Васильевич. И разговор этот вызвал у вас несколько негативные эмоции…

— Негативные?! — возмущенно перебил его Рестаев. — Он чуть ли не напрямую обвинил меня в том, что я мог отравить Галю! Это какое сердце должно быть у человека, чтобы ему такая дикая мысль в голову пришла, объясните мне, пожалуйста!

Не думаю, что Рестаев действительно хотел получить объяснения по поводу сердца Сухарева, но Баринов попробовал их дать.

— В нашей работе больше разум используют, логику и опыт. И они, к сожалению, говорят, что в случае гибели одного из супругов, очень часто к этому прикладывает руку второй, — он быстро поднял правую руку, останавливая открывшего было рот Рестаева, — о присутствующих мы не говорим! Но тем не менее отработать эту версию следователь просто обязан. Это обязательная процедура, и вам не стоит обижаться на Евгения Васильевича, лучше сотрудничать с ним, как можно более полно и откровенно. Сухарев — опытный следователь, он разберется в том, что произошло.

Хм. Шеф, конечно, прав: Евгений Васильевич — следователь опытный, но есть у него один недостаток — очень уж он прямолинейный. Не уважает Сухарев сложно выстроенные версии, он искренне считает, что бритва Оккама — главный инструмент полицейского расследования. Примерно так: кто рядом с трупом оказался, тот и убийца. Нет, потом он, конечно, разбирается и находит настоящего преступника, но невезучему человеку, на которого падает взгляд Сухарева в первый момент, приходится несладко. И по его, Евгения Васильевича, незатейливой логике, в смерти Галины должен бы быть виноват муж. В крайнем случае, любовник. Одна надежда, что выбрать между ними он сразу не сможет, а двоих одновременно закрывать за одно преступление как-то неловко.

Рестаев явно разделял мои сомнения:

— Что-то не заметил я у него желания разобраться. Пока что он занят тем, что ищет улики против меня! Поэтому я к вам и приехал. Уверен, что вы не менее опытны и сумеете найти настоящих преступников, пока этот Сухарев тратит время, копаясь в моей личной жизни. Я прошу вас избавить меня от нелепых домыслов и обвинений, оскорбляющих и меня, и Галю. Вы же специалисты, вы умеете все это делать, у вас есть аппаратура всякая — поставьте, в конце концов, еще несколько камер, но закончите, наконец, эту дикую, нелепую историю!