И Дамиру Всеславовичу я рассказать так всё не могла — сам он должен понять, что белое существует только потому, что черное рядом. И наоборот. Потому как тому, кто сам не понимает, никто и никогда не расскажет, как есть. А ежели не поймет…

Я вздохнула.

Так пусть будет счастлив с какой светлой, да благородной. Я в сторону отойду.

За размышлениями и не заметила, как огромный путь преодолели. Далее развилка была, да каменюка исполинская стояла с надписями и указателями.

Я спешилась, размялась чуть, воды попила и глаза прикрыла, сосредотачиваясь.

Спутницы мои ни во что не лезли — знали, что сейчас мне тишина нужна.

Хоть и больно было, страшно и гадко, но стала воспроизводить я картину в голове, что уже не раз видела.

…Обрыв морской, каверзный.

Тропа ведет на самый верх, по пологому склону, травой присыпанному. Справа, далеко, за утесами часть деревни виднеется. Слева — скалы такие-же. И бескрайнее море впереди.

На самом то верху, будто огромным топором обрубленном, стоит алтарь. То для меня алтарь — человек прошел и не заметил бы каменную, почти стертую веками, плиту.

К алтарю руки окровавленные тянутся…

Прервала образы и вздохнула судорожно. На направления внимательно посмотрела, прислушалась и головой вправо мотнула:

• Туда поехали.

• Далеко, как думаешь? Может гранями все-таки?

• Далеко пока, — вздохнула — Да и гранями я ничего не чувствую, обычным путем пойдем, как по следу.

• Успеем?

• Должны успеть. Этот тоже сам добирался.

И снова поскакали мы, ни себя, ни лошадей не щадя почти.

Лес густой, но не дремучий вовсе, тишиной нас встретил. Затаились звери да птицы, а может и сбежали — звериное то чутье получше человеческого будет. Солнце пробивалось сквозь сплетенные кроны; было тепло, даже жарко, а воздух напоен чудными ароматами. Картинка была настолько благостной, что и не верилось, что где-то в этом мире зло царит и здравствует.

Но красота и спокойствие всегда рядом с гнилью и ненавистью.

Мы быстро шли, плутая меж деревьев. Подлесок негустой был, трава мягкая, потому движение не слишком замедлявшая, даже когда лес ощутимо вверх пошел.

Деревья становились все реже.

Я сделала знак и прислушалась. Потом и вовсе перешла на особое зрение и структуру начала рассматривать.

Все верно. Правильный путь мы выбрали.

Чуть левее возьмем сейчас и куда надо выйдем.

Вот теперь и грани можно, а то заметными на склоне будем. До той вот кромки дойдем, где два дерева стоит в нескольких верстах, видите? Там останавливаемся; ежели на месте злодей, надо посмотреть будет, что делает. А нет его — так мы за пологом укроемся, подождем — амулет я с собой взяла.

Чуть выдохнув, девчонки за грань скользнули и меня с собой утащили.

Ощущения всегда от этого у меня были странные. «Ходившие», которых крайне мало было в нашем мире, гораздо проще это воспринимали — как смазанный переход в иное пространство, где все делалось серым, блеклым и мягким; тем не менее, окружающий мир виделся ими хорошо, будто за стеклом он находился. А вот мы, кто снаружи оставались, мало того что ни граней, ни находящихся там не видели, так еще и время-расстояние по другому воспринимали. Медленно и степенно, в отличие от ходивших. И проникнуть мы туда мало того что не могли, но и оказавшись по приглашению или будучи заставленными, выбраться самостоятельно также не умели.

Грани и для укрытия использовались, и для быстрого перемещения, и что уж там — для преступлений, бывало. Среди ходивших разные люди были — и плохие, и хорошие, как и среди любых других одаренных. И пусть грани их выматывали, но любили они это дело, ибо пользование собственными природными особенностями всегда приносит наслаждение.

Для меня всё растерялось в белесом тумане, чуть колющем острыми иглами. Полная потеря ориентации и чувства тела, невосприятие каких-либо структур принималось телом крайне болезненно, почти до обморока. Ох как я не любила это все, но что ж поделаешь! Приходилось терпеть и крепко держаться за Миланку с Кариной, руки которых были единственным источником тепла и надежности.

Я знала, что в реальности не больше нескольких секунд прошло. Прошло и кануло; а мы уже выскальзывали в насущное, возле указанных деревьев.

Чуть отдышалась, оглянулась и сжала зубы, чтобы не выругаться.

Злодей на месте был. Стоял он над обрывом, на алтаре, где надобно, и руки простирал вперед, к морю; а там уже, вдалеке и волна собиралась, и гром гремел.

Теперь и я знала, где расщелина прячется, что дверью запертой между двумя планами бытия стояла: упорядоченным, рассудочным живым миром, где все имело причину и следствие, а жизнь сменялась смертью. И Хаосом, миром снов и мыслей, небытия.

Сам по себе тот мир не хорош был и не плох. Но как структура непредсказуемая, сильнее нашего. А потому, прорвавшись, на своем пути все бы смел.

Эх, убить бы этого, пусть это и непросто, до начала призыва то, что явит разлом и даст возможность ключи подобрать. А теперь убивать бессмысленно, да и невозможно, практически, — сила зова его защищает, требуя выполнить задуманное. И единственное, что должна я была сделать, так это на Врата воздействовать. Не дать им открыться или же закрыть вовремя.

Уже не таясь, я из-за деревьев вышла и в его сторону пошла. Девчонки за мной — помощи от них в этом деле мало было, но от сторонних препятствий и опасностей, если возникнут, они защитят. Поднялся сильный ветер и с воды задул в нашу сторону; ураган почти, что сорвал с меня плащ, да растрепал волосы. Я шла, пригнувшись, пока не достигла вершины. Тут злыдень и заметил меня. От моря отвернулся и посмотрел очами горящими:

Ну здравствуй, здравствуй, Ловец Снов. А ведь и не признал тебя сразу, в лесу том. А ты вон какая, настойчивая оказалась. И тебя приветствую Проклятый Рока. Да какая уж уродилась, тебе ли не знать. Что есть, то есть. Уж если меня наградили упорством и движением к цели, то от тебя такого же ожидать можно. Да только что ты сделаешь? Врата поднимаются, и не удержать тебе их. Удержу или нет — то мне неведомо. Но вот что все силы приложу, так это точно.

Поглядела на море и глаза мои от ужаса расширились.

Не врал проклятый, Врата и в самом деле поднимались. Из туч и волн созданные, молниями и громом украшенные; от края до края тянулись, от дна до самого неба. А мужчина уже и руки опустил, ибо сделал, все что надобно, и на меня не глядя, вперед пошел, все ближе на край. И засветились у него ключи, так и желая слиться с самой стихией. А он одной рукой ключи в море швырнул, а другой в меня амулет кинул, что парализовал полностью — застыла я, да девчонки; льдом хрустальным, одни глаза подвижными и остались. Гад же какой!

Да только не надобно мне шевелиться, чтобы свою задачу выполнить.