Иногда он грустил оттого, что не умеет играть на скрипке, но утешался тем, что музыка звучит внутри него. Это случалось в краткие минуты свободы – свободы не только от дел, но и от всех забот. Музыка звучала в его душе так настойчиво, что он в порыве самозабвенной радости брал свою ореховую скрипочку и начинал играть. Первые аккорды были точны и красивы, скрипка исторгала музыку, звучащую в его душе.

– Получается! – говорила неожиданно появлявшаяся откуда-то бабушка. – Как красиво у тебя получается!..

И сразу же скрипка начинала жутко фальшивить. Смычок нервно дёргался, касаясь струн невпопад, скрипка издавала отдельные, не складывающиеся в мелодию звуки. Музыка уже не звучала и в душе сверчка.

– Так хорошо у тебя получалось! – вещала не ведавшая о своей роковой роли бабушка. – Если бы ты так всегда играл, то непременно стал бы знаменитостью.

Сверчку не хотелось печалиться об убитой музыке, ведь этим её не вернёшь, хотелось сердиться на бабушку – а что толку? Вслед за ней он начинал думать о том, какой знаменитостью мог бы быть. Его воображение рисовало картины виртуозной игры на скрипке, рукоплесканий, переполненных залов, поездок по всему миру… Но какое отношение всё это имеет к музыке? Настоящей музыке?! Сверчку большими усилиями удавалось вернуть себя к действительности. Снова появлялась и злость на бабушку. Ругая и обвиняя её в своей неудаче, он вешал скрипочку на место и возвращался к своим делам.

* * *

День сверчка проходил довольно однообразно. С утра нужно было расчистить от снега дорожки, принести воды, затопить печь. Иногда, если ночью не было сильного снегопада, сверчок исполнял всё быстро и легко освобождался от дневных забот. Домашние по очереди исчезали из дома. Если и бабушка уходила навестить какую-нибудь больную приятельницу, то предстояло сладостное одиночество. Сверчок ждал момента, когда хлопнет входная дверь и в доме всё утихнет. Ждал этого момента не ради покоя, он надеялся, что в его душе снова зазвучит музыка. Он будет слушать её и наслаждаться. Может быть, даже сыграет её на скрипке… Нет, об этом лучше не думать. Сразу лезут мысли и о том, как это будут слушать… И тогда опять в голове – мировая слава, аплодисменты, автографы… а в душе – пустота.

– Завтрак на столе, – мимоходом замечала мать, нанося перед зеркалом последние штрихи макияжа.

Вскоре слышались удалявшиеся шаги и стук входной двери. В доме воцарялась тишина.

Сверчок был убеждён, что только в полной тишине может родиться настоящий, не фальшивый звук. И вот – долгожданная тишина!.. «Завтрак на столе», – раздавалось в голове эхо материнских слов. Надо бы позавтракать… Мысли сверчка начинали путаться: желание услышать музыку сменялось желанием поесть. Он пытался отогнать мысли о еде, но после недолгой безуспешной борьбы с ними понимал, что никакой музыки ему уже не дождаться.

Сверчок шёл на кухню, с аппетитом завтракал, мыл оставшуюся после всех посуду и возвращался к себе за печку.

Ему было тепло и уютно. На душе, как и в доме, царила тишина. Но сверчок чувствовал, что это совсем не та тишина, в которой может зародиться музыка. А что поделать? Сегодня ему удалось не думать о мировой славе и успехе, но в борьбе с мыслями о еде победил желудок.

Сверчок думал о том, что в другой раз обязательно будет более осмотрительным и стойким. Тогда, может быть, он услышит музыку и…

* * *

Днём возвращалась из школы сестра. Она обедала, доставала свою скрипку и садилась за пюпитр. Открывала ноты, настраивала инструмент. Скоро ей предстояло сдавать выпускные экзамены, и она не теряла ни минуты. Через два часа однообразного пиликанья, от которого, казалось, сам воздух в доме становился скучным, сестра откладывала скрипку и делала перерыв.

– Ничего не хочу! – вздыхала она. – Ничего!.. Всё беспросветно и тоскливо… Уж если ты родился сверчком, то, хоть убейся, ничего в жизни, кроме скрипки, тебе не суждено увидеть. Даже если повезёт и возьмут в оркестр, даже если поедешь на гастроли, – всё равно везде одно и то же: утром репетиция, вечером концерт… И так каждый день! Так всю жизнь!.. Уехать бы, что ли, куда…

Она жаловалась сама себе и не ждала поддержки от брата. Сверчок же был в чём-то согласен с сестрой. Действительно, лучше уж совсем не играть, чем так мучиться. Он был бы согласен полностью, если бы сам мог быть независимым. Но он постоянно думал о скрипке, думал о музыке, болел ею. Он переживал от бесплодности своих потуг услышать в душе музыку и сыграть её во всеуслышание.

Сверчок не замечал, как ему передавалось настроение сестры. Всё в жизни было серым, бессмысленным, безрадостным. В такие минуты он был уверен, что ему никогда не услышать в себе настоящей музыки.

Несостоявшийся скрипач вновь решал бросить всё: скрипку, желание хоть раз сыграть на ней настоящую музыку, саму музыку. Но разве мы выбираем музыку? Это она выбирает нас и, если хочет, звучит, а если не хочет, то звучать её не заставишь. «Впрочем, может быть, что-то мы можем сделать, чтобы она зазвучала?» – думал сверчок.

Он быстро одевался и выходил во двор, начинал яростно орудовать лопатой или колоть дрова. Всё своё недовольство он вкладывал в эту работу. И чем дольше работал, тем меньше оставалось в его сердце места тоске и унынию.

Вымотанный физически, но приободрившийся духом, сверчок возвращался в дом. Во всём теле была усталость, а на душе – покой. Он знал, что такое умиротворение – это предвестие музыки, но сознательно не впускал её. Зазвучавшая в душе музыка потребует выхода, захочется взять скрипку, маленькую ореховую скрипочку… Да только разве сыграть ему сейчас что-либо? Пальцы дрожат от напряжения, руки скованы усталостью… И семья уже дома, скоро будет вечерний чай… Только пищу для досужих разговоров давать… Лучше сдержаться… И музыка не входила в душу сверчка.

* * *

За чаем разговаривали все, причём, как правило, одновременно. Бабушка пересказывала новости музыкальной жизни и различные мнения о ней. Мать делилась трудностями своих дневных походов. Сестра, вздыхая, вслух мечтала уехать куда-нибудь. Отец выплескивал переживания прошедшего дня.

– Этот дирижёр – абсолютная бездарность! – возмущался он. – Держать в первых скрипках эту… эту…

Отец жил исключительно заботами оркестра, в котором играл, отдавая ему все силы. Поэтому для семьи уже ничего не оставалось, и дома его всё раздражало. Правда, в оркестре он раздражался ещё больше, но там ему приходилось сдерживаться: там он слыл интеллигентным, уравновешенным сверчком.

– Так дёшево попасться на этот томный взгляд, на это жеманство! – отец распалялся всё больше, ему было необходимо поделиться своей главной обидой: он никак не мог стать первой скрипкой. – Нужно же по талантам партии давать, а не по… гм!.. личным отношениям!..

Отцу все сочувствовали. Но тема взаимоотношений в оркестре была настолько известна, что его слова уже не трогали сердца близких. Это распаляло отца ещё сильнее, и он переключался на домочадцев.

– А ты, бездельник, о чём думаешь? – доходила очередь до сверчка. – Сколько можно сидеть на шее?!