— Записывайте. — Мок положил руки на шею. — Пункт первый. С сегодняшнего дня мне придется работать допоздна в нашем архиве. Прошу написать соответствующее письмо по этому делу Клуксену, администратору здания. Архивариуса Шейера прошу мне как можно быстрее принести запасной ключ от архива, чтобы я мог работать там и днем и ночью. Образец письма вы найдете среди бумаг дела Леберсвейлера в декабре двадцать пятого. Пункт второй. Завтра, в восемь утра, должны быть у меня Кляйнфельд и Райнерт, доверенные люди Мюльхауза. Они будут со мной работать в архиве. Утром прошу попросить о разрешении нашего шефа. Я уверен, что у него не будет никаких возражений, но для проформы… Пункт третий. Передайте моему слуге Адальберту два приказа. Мне нужно забрать заказанный ранее палантин из норки в магазине Бецкого и мой фрак в прачечной на Топфкрам. Мне нужно это привезти сюда к семи. Пункт четвертый. Купите мне что-нибудь поесть и принесите в архив. Я там буду. Это все.

Вроцлав, среда 30 ноября, три четверти седьмого

Мок сел в такси на Блюхерплац и велел ехать к Концертному Дому на Гартенштрассе. Таксист не был восхищен таким коротким курсом, поэтому даже не пытался развлечь разговором пассажира. Было бы это, впрочем, безуспешно. Мок, взбитый в тесный фрак и раздраженный ничтожными результатами архивного поиска, остыл к разговору так же быстро, как его чичероне. Настроение не исправила Моку даже решительная атака зимы. Заглядевшись на выросшую под снегом крышу Городского Театра, он обдумывал результаты поисков. В полицейском архиве было около тысячи папок, касающихся убийств. Мок просмотрел почти сотню из них. Это была тяжелая и безрезультатная работа. Ни один из полицейских архивариусов никогда не предполагал, что кто-то может искать в картотеке какие-либо топонимы, и папки не были снабжены индексами названий городов и улиц. Помимо указателя имен — выполненного недавно нанятым с этой целью архивариусом — не было для архивных исследований никакой помощи. Мок намеревался дальше читать архивы, надеясь, что встретит по адресу Рынок, 2 или Ташенштрассе, 23–24 и что найдет дату какого-то преступления, которая была напомнена спустя год. Только однажды он встретился с адресом особняка, в котором жил Гельфрерт. В актах описан был случай педофила, который в мае изнасиловал восьмилетнюю девочку в подвале в Кошачьем Тупике. Этот извращенец жил на первом этаже Фридрих-Вильгельм-Штрассе, 21, то есть был соседом Гельфрерта. Больше ничего Мок не нашел.

Теперь, когда он ехал через усыпанный снегом город, терзали его сильные чувства. Раздражало его собственное любопытство и любознательность, которые направляли его мысли в сторону прошлых преступлений и несчастий, и он штудировал их с такой воодушевлением, что забывал о деле Гельфрерта-Хоннефельдера. Он проклинал в тысячный раз в тот день самого себя за то, что исходил из каких-то псевдофилософских, детерминированных предположений, основывая все дело на своеобразном анализе того, что было случайным и конечным. Злился на себя за проведение следствия, в котором предмет поиска не был четко определен. Кроме того, не давало ему покоя наказание пятнадцати лет заключения, на которое обрекло этого педофила прусский правосудие. Была еще одна причина нервозности Мока: у него не было сегодня во рту даже капли алкоголя.

Неудивительно, что в таком состоянии духа он не дал ни пфенига чаевых немногословному таксисту, который остановился на Гартенштрассе, напротив Концертного Дома, украшенного надписью «Рождественский благотворительный концерт». Неся под рукой коробку с подарком для Софи, Мок вошел в огромный вестибюль великолепного здания, недавно спроектированного Гансом Поэлцигом. В раздевалке он оставил верхний гардероб и подарок, после чего двинулся к двустворчатым дверям, у которых вышколенные билетеры спорили с каким-то человеком.

— У вас нет именного приглашения! — кричал билетер. — Прошу удалиться!

— Вам не нужны мои деньги? — Мок узнал голос Смолара. — Чем они хуже денег других людей? Может, их вам оставить, чтобы вы пошли за пивом? Может, вам не нравится, что я без фрака?

Мок подскочил к Смолору и взял его под руку.

— Этот господин не испытывает к вам доверия, — Мок, удивленный неожиданно всей ситуацией, кинул насмешливый взгляд на билетеров. — И правильно, потому что, судя по вашим губам, вам уже давали водку в начальной школе вместо рыбьего жира.

Мок оттащил Смолора в сторону, не обращая внимания на пораженных швейцаров.

— Ну и что? — спросил он.

— Порядок. Утро у госпожи Пфлюгер. Потом у вас дома. Обе. Все время репетировали, — вздыхал Смолор.

— Благодарю вас, Смолор, — Мок смотрел признательно на подчиненного. — Еще около двух недель. Держитесь. А потом в награду за хорошую работу вы получите неделю неоплаченного отпуска. Перед самими праздниками. Сегодня вы уже свободны.

Смолор приподнял шляпу и, волоча ноги, направился к выходу, в котором блестели белоснежные крохотные манишки, блестки, китайские веера и разноцветные перья. Мок достал приглашение и встал в очередь за какой-то тощей дамой, которая в одной руке держала лорнет, в другой — длинный мундштук с дымящейся папиросой. Билетеры не требовали от нее приглашения, а полностью уважительно оставили бороду на груди.

— О, кого я вижу?! — закричала дама. — Неужели это вы, господин маркиз? О, что за честь! — возбужденная дама повернулась к стоящим за ней людям, чтобы поделиться с ними своим замечательным открытием. Ее внимание привлек стоящий за ней Мок.

— Это невообразимо, дорогой господин, — дама замялась и вместо лорнета к глазу приставила мундштук. — Билетером на сегодняшнем балу является сам маркиз Жоржик де Лешам-Брие!

По-видимому, уязвленная небольшим впечатлением, какое произвела на советника ее информация, она поплыла в сторону фойе, выпуская дым, как пароход, а сам Жоржик, обвиненный Моком в питье водки в общей школе, посмотрел презрительно на его приглашение.

— А ваше превосходительство, господин советник, — Жоржик медленно читал по приглашению титулы, — передали свои пожертвования тому авантюристу, который пытался войти без приглашения?

— Да, потому что я трезв, — отреагировал Мок и миновал отвратительного Жоржика.

Вроцлав, среда 30 ноября, девять вечера

Благотворительный концерт приближался к концу. Софи, осчастливленная овациями, отсутствием алкогольного запаха у мужа и словами восхищения, которыми ее одарило во время антракта наилучшее вроцлавское общество, сняла с руки перчатку и позволила, чтобы сухие и сильные пальцы Эберхарда двигались легко по гладкой коже ее руки. Мок закрыл глаза и вспоминал выступление Софи, ее непрекращающееся спокойствие возле фортепиано, ее поведение, полное сдержанной элегантности, без экзальтации и дикого мотания головы. Он восхищался не только игрой жены, сколько линией ее тела, проступающего сквозь черное облегающее платье. Восторгал его профиль Софи с гордым подъемом подбородка, слегка вогнутая линия шеи, хрупкость плеч, сдвоенная округлость ягодиц. Распирала его мужская гордость. Во время антракта он смотрел сверху на других мужчин и постоянно окружал жену, как бы говоря: «Не приближайтесь — я обозначаю свою территорию».