Его подозрительность возросла, когда выяснилось, что это только девочки из сиротского приюта, руководитель которого является членом общества. При детальном расследовании выяснилось, что эти девочки подвергаются гипнозу для успешного лечения и не причиняют им никакого вреда. Эбнер с радостью отложил это дело дома на Грюнштрассе ad acta (до дела) и вернулся к наблюдению за коммунистами и фашистами. Секретарша переписала акты и передала их в Отдел нравов. Его шеф, криминальный советник Герберт Домагалла не увидел ничего предосудительного в деятельности общества и занялся своими повседневными делами, то есть массовой вербовкой агентов среди проституток. Девочки из приюта все еще были в доме на Грюнштрассе.

Были и сейчас. Одетые в длинные белые одеяния и словно загипнотизированные или чем-то одурманенные, они стояли около большого дивана, на котором лежали три женщины. Через небольшое окно падало немного зимнего света, что отражался на выкрашенных в белое, пустых стенах лекционного зала, из которого убрали кресла. Свет зимнего утра смешивался с теплым свечением десятков свечей, расставленных неравномерно по залу. На подиуме, за столом лектора рабочим столом стоял голый, бородатый старец и спокойно читал небольшую книгу, переплетенную в белую кожу. Две разогретые печи посылали дрожащие волны горячего воздуха.

Девочки осыпали обнаженные тела женщин белыми лепестками цветов, которые соскользнули по гладкой коже и осели с легким шелестом на жестком покрывале. Некоторые из них приклеились и замерли неподвижно на возвышениях и в углублениях тела. Одна из женщин — светловолосая — лежала неподвижно, а две другие — темноволосая и рыжая — выполняли ряд действий, которые свидетельствовали об их наивысших умениях в сфере ars amandi (искусство любви). Когда темноволосая узнала, что неподвижная блондинка уже фактически готова для дальнейших действий, она прервала свои процедуры, остановила пыл рыжеволосой подруги и кивнула головой старцу. Это было явное поощрение. Старец не дал себя долго упрашивать.

Вроцлав, четверг 1 декабря, половина одиннадцатого утра

У Мока лопался череп. Лишний табак, черный кофе, лишняя бутылка водки вчера, лишние два пива сегодня, напряженные нервы, стопка папок, крушение брака, наклонная каллиграфия отчетов и актов, упрямое пробегание глазами абзацев в поисках слов, заканчивающихся на «—штрассе», грязные тесемки, связывающие папки, обмирание чувств, сдуваемая пыль, чувство безнадежности и безуспешности архивного поиска — все это мешало остроте ума Мока, который несколько часов назад хвастался перед Райнертом и Кляйнфельдом точной грамматикой следствия.

Теперь он стискивал виски и пытался не допустить взрыва черепа от глухой и упрямой боли. Однако с безропотностью ему пришлось оторвать руки от головы и взять у архивариуса Шейера вилку с микрофоном и наушником.

— Доброе утро, господин советник, это Майнерер.…

— Где вы?

— У Гимназии святого Матфея, но, господин советник…

— Будьте у меня через некоторое время.

Мок повесил трубку, встал с трудом от стола и потушил лампу. Рфйнерт посмотрел на него невидящим взглядом, Кляйнфельд с упорством слюнявил грязный палец. Мок скрылся по лестнице в свой кабинет. Он добрался туда через десять минут, потому что развлекался дольше в том месте, где выполняется долг природы. Позже он выместил злость на двери кабинета. Забренчали вставки в застекленной двери, Майнерер вскочил на прямые ноги, а фон Штеттен сделал ему мину «старик очень зол».

Мок махнул рукой и вошел в кабинет, пропустив вперед Майнерера. Тот не успел сделать даже двух шагов, когда почувствовал сильный удар в шею. Он полетел вперед так резко, что упал на пол. Встал сразу и сел напротив Моква, который успел занять место за столом, глядя на него с яростью.

— Это за моего племянника Эрвина, — сладко произнес Мок. — Ты должен был следить за ним день и ночь. И что? И вчера мой племянник чуть не спустил себя в казино, играя в кредит. Он оказался в опасности, потому что не было чего дать в залог. Почему ты мне об этом не сказал?

Мок наклонился над столом и протянул руку вперед. Громкая, горячая пощечина опустилась на щеку Майнерера. Ударенный отпрянул и уже не смотрел с яростью на своего мучителя.

— Послушай меня, Майнерер, — тон Мока все еще был сладким. — Ты настолько быстр, что мне не пришлось коверкать себе язык рассказами о людях из той фирмы, которым — несмотря на то что они мне нравились больше, чем тебе, — я успешно прервал карьеру. Так что коротко: если ты еще раз облажаешься, тебя переведут в Отдел нравов. Ты займешься убеждением старых шлюх, чтобы делали регулярные венерологические обследования. Кроме того, там тебя ждет еще одна увлекательная задача: шантажирование сутенеров. А их нелегко шантажировать, потому что может на них ничего не иметь. Их шлюхи молчат о слабостях шефов. Поэтому ты будешь над ними подшучивать и выслушивать оскорбления в свой адрес. День за днем. А результаты будут мизерные. Выговор. Один, другой… Мой приятель Герберт Домагалла не будет иметь жалости к твоей личности. И все, Майнерер. Таким будет твой конец. С облегчением ты займешь должность постового на Рынке, чтобы не видеть и не чувствовать вони, разложения и сифилиса.

— Что мне делать? — спросил Майнерер. Его голос не выдавал никаких чувств, что насторожило Мока.

— Можешь дальше следить за моим племянником. С момента, как он покидает стены гимназии. — Мок достал из жилета цепочку и наклонил голову. Почувствовал в висках небольшой стук. — Но сейчас одиннадцатый час. У тебя еще есть время. Ты пойдешь к криминальному советнику Домагалле и найдешь мне что-нибудь обычное на шефа казино в отеле «Четыре сезона», Норберта Риссе. Ну что? Иди и посмотри, как выглядит твой будущий отдел.

Вроцлав, четверг 1 декабря, полдень

Старец издал последний любовный вздох. Софи кричала громко, хрипло. Сжала веки и лежала так долгие минуты. Она вздохнула, освободившись от тяжести мужчины. Она услышала топанье босых стоп старца. Не открывая глаз, погладила себя по шее, где грубая борода старца оставила красные зудящие следы. Диван качался под натиском мускулистого тела барона фон Хагеншталя, который передавал свою кинетическую энергию телу рыжей уличной, а затем — через нее — телу Элизабет, застрявшей в нижней части этой сложной пирамиды.

Софи открыла глаза. У кровати стояли две девочки. Теперь они смотрели осознанными глазами, в которых не было следов одурманивания или гипнотического одеревенения. Тогда барон ударил по лицу рыжую проститутку. На ее лице появилось явно выраженное покраснение. Фон Хагеншталь совершил еще один замах. Девочки задрожали. Слезы навернулись им на глаза. Беспомощные и испуганные, они держали в узких пальчиках белые лепестки роз.

— Нам еще сыпать? — спросила одна из них.

Софи зашлась плачем.

Вроцлав, четверг 1 декабря, два часа дня

— И что? — спросил Мок.

Хайнц Кляйнфельд потер очки и посмотрел на Мока усталыми, близорукими глазами. В его взгляде крылась тоска, хитрость и мудрость талмудиста.