Никто не спрашивал, зачем они приехали, откуда взялись, словно всё было ясно и понятно – приехали из Москвы, сообща починили «проклятый насос», пообедали на славу, так прекрасно!..

После обеда профессор пересел в плетёное кресло, Агриппина ловко и привычно подставила ему под ноги деревянную скамеечку и объявила, что чай сразу после обеда – варварство, и вообще, пирог ещё «не настоялся».

– В шесть часов будем пить, – заключила она.

– Нам, наверное, ехать пора, – пробормотала Маруся.

– Как ехать? Куда ехать? Зачем ехать? – сделал страшные глаза профессор. – Как хотите, а без чаю вас не выпустим.

Гриша подсел к нему как ни в чём не бывало, и старик стал расспрашивать его о диссертации, которую тот защитил года два назад, как будто так и нужно, как будто Гриша тоже один из его любимых учеников.

Агриппина убирала со стола, и растерянная Маруся взялась ей помогать. Впрочем, особенно никакой помощи не требовалось – у профессорской внучки всё горело в руках, и везде был идеальный порядок. На кухне – довольно тесной и тёмной, такие всегда бывают в старых домах, – никакого разгрома, никаких следов приготовления обеда из нескольких блюд, всё прибрано, чисто, пахнет пирогом и кофе.

– А ты как думаешь? – весело заметила Агриппина, когда Маруся стала оглядываться по сторонам. – У наших не забалуешь!.. Дед, знаешь, строгий! Ты думаешь, он свойский – про жаркое рассуждает, водочку опрокидывает. Не-ет, он кремень, скала!.. А с бабушкой вообще лучше не связываться. Вон, укатила в Карловы Вары, а я тут – бейся по хозяйству!..

– Непохоже, что ты бьёшься, – сказала Маруся с улыбкой.

Агриппина распахнула дверцу посудомоечной машины и стала по одной составлять в неё тарелки.

– Они считают, что человек должен всё уметь сам. Бабушка это называет – ручками работать. Ещё она говорит, что женщина должна и глину месить, и шелка носить, иначе она не женщина, а трутень. Я у нас на курсе как-то сказала, что умею печку топить, так на меня потом смотрели все как на прокажённую, представляешь?..

– Представляю, – откликнулась Маруся. Она ополаскивала под краном большую расписную супницу.

– Сейчас самое первое дело, – продолжала Агриппина, – ничего не уметь. Это очень модно. Вот если ты ничего не умеешь, значит, ты правильный человек!.. Считается, что за тебя всё должна уметь прислуга, что ли!.. Не знаю, – она пожала совершенными плечами, – бабушка всю жизнь с домработницами прожила, а всё умеет. Даже шапки шить! Она мне прошлой зимой просто чудную шапочку сварганила!.. Купила норку, голубую, красивую, и за один вечер изобразила шапку, знаешь, такую кругленькую, как в пятидесятых у Одри Хёпберн. Ты в курсе, кто такая Одри Хёпберн?

– Конечно, в курсе, – возмутилась Маруся, которую Гриша то и дело таскал в Кинотеатр повторного фильма в высотку на Котельнической.

– Вот и молодец, – похвалила Агриппина, оглядываясь, что бы ещё сунуть в посудомоечную машину.

…Если бы я была такой, как она, расстраивалась Маруся, деловой, хваткой, хозяйственной и при этом прелестной, папа был бы всегда доволен. Он же вечно недоволен, я его раздражаю. Ещё бы!.. Я медлительная, неловкая, фаршированный перец у меня то и дело пригорает. И ещё я копуша, собираюсь долго и часто опаздываю, в облаках витаю. Как же мне стать совершенством во всех отношениях, как эта самая профессорская внучка?..

Никак. Никак не стать.

Когда они с совершенством вернулись на террасу, профессор Астров рассказывал Грише о Басалаеве, и Маруся навострила уши. Гришка молодец, она-то уж было решила, что он давно позабыл, зачем они приехали на улицу Большую Коммунистическую, разве только затем, чтобы насос чинить!

Профессор был сдержаннее внучки, о том, что Басалаев «дрянь-человек», не упоминал, но всё равно выходило: Юрий Фёдорович – личность странная и неприятная. Зато академик Воскресенский – редкий умница и настоящий учёный.

– Альпинист, – словно стремясь добавить к нарисованной картине ярких красок, хвастливо говорил профессор про Воскресенского. – Лыжник неплохой!.. Это мы с Коганом его приохотили, доложу вам без ложной скромности. Мы в молодости отчаянные альпинисты были, и Мишку стали с собой брать, как только он в аспирантуру поступил. С тех пор и ходит в горы. Из всех нас, конечно, с Коганом никто не сравнится, но Миша мог бы и посоревноваться.

– Это тот самый Коган? – спрашивал Гриша. – Автор «Теории ламинарно-турбулентного перехода»?

– Ну, какой же ещё, Григорий? Он и есть!..

Марусе очень хотелось расспросить старика про «викторианский роман» и страдалицу Марго, которую уфолог Басалаев почти уморил, но она не знала, как подступиться.

– А они с Басалаевым дружили? Я не пойму что-то.

Старик сморщился, как будто вместо водки хватил уксусу.

– Ну, в институте дружили, а потом раздружились.

– Почему? Во взглядах на науку не сошлись?

– Во взглядах на девушку сошлись, – буркнул Астров. И продребезжал козлиным тенором: – «А если случится, что он влюблён, а я у него на пути, уйду с дороги, таков закон, третий должен уйти».

– Дед, не пой, от твоего пения цветы вянут и собака воет.

– Ничего не понял, – признался Гриша и взглянул на Марусю.

– Юрец и Мишаня оба были влюблены в Маргариту, – снова встряла Агриппина. – Она Мишаню отвергла и вышла замуж за Юрца, а теперь кусает локти.

– Всё знает, – прокомментировал внучкино выступление профессор. – Но любовный треугольник действительно возник, такой, понимаете ли, классический, и Миша должен был уступить. Он уступил, конечно, но… с Юрой они остались на ножах, мягко говоря.

Маруся заволновалась. «Викторианский роман» оказался отчасти «рыцарским» – за руку прекрасной дамы бились двое, уфолог и академик!..

– В каком смысле – на ножах? – осторожно уточнил Гриша.

Профессор махнул рукой.

– Не люблю эдаких разговоров, знаете ли, – сказал он. – Душещипательные темы мне не даются!.. Ну, Маргарита вышла за Юру. Миша пытался смириться, честно пытался, даже в Новосибирск на время уехал, в Академгородок, от греха, так сказать, подальше, но всё равно ведь вернулся! Вернулся, а у Маргариты с Юрой не заладилось как-то, и Миша очень переживал, очень! Да и до сих пор переживает. Впрочем, я человек посторонний, мне со стороны трудно судить.

– Дед, что там трудного?! – Агриппина помахала растопыренной пятернёй у себя перед носом. – Маргошка вот такая. Легкомысленная. Ну, была легкомысленной, так бабушка считает, а Юрец – красавец и жуир. Ну, был, был красавец и жуир!.. Песни на гитаре играл, стихи складывал, звёздное небо рассматривал. А Мишаня ску-учный, как пень.

– Граня, что такое?!

– Да это чистая правда!.. Бабушка говорит, он всегда таким был. Песен никаких не знает, стихов тоже не сочиняет. Только всё формулы пишет, а как напишет, сразу в горы лезет и там штурмует перевалы!.. Это он с возрастом… поживей стал, бабушка говорит, а раньше слова из него было не вытянуть. Вот Маргошка и ошиблась.