Подойдя к воротам, Лыков снял фуражку и перекрестился на образ, вделанный в башню. Икона изображала Спасителя в темнице, закованным в кандалы, и потому почиталась обитателями замка. Под образом, приделанные к стене цепочками, стояли на полках три железные кружки и была надпись: «Для арестантов, Христа ради». Бросив в каждую по пятаку, титулярный советник предъявил подворотному[19]полицейский билет и вошёл внутрь.

Огромный двор тюрьмы почти весь в летнее время засаживался огородом, разбитом на отдельные палисадники. Сейчас по расчищенным от снега дорожкам кое-где прохаживались, а кое-где трудились арестанты. В самом центре двора, словно сторожевая вышка, стояла голубятня. Возле стены четверо в серых бушлатах с синими воротниками пилили дрова. (Лыков знал, что цвет этот присвоен воровскому отделению; нужное ему татебное носило чёрный воротник). Не мешкая, сыщик прошёл в угловую башню, стоящую на пересечении реки и канала — там помещалась канцелярия смотрителя — и скоро уже сидел в просторном его кабинете.

Майор Тезавров, смотритель Литовского замка, хорошо знал Лыкова: тот частенько привозил ему важных клиентов в подследственное отделение. Крупных преступников, с поимкой которых не справлялись местные полицейские силы, поручали арестовывать специальному летучему отряду. Он состоял из чинов столичного градоначальства и Департамента полиции, примерно поровну из тех и других. Нижегородская и Ирбитская ярмарки, курорты Пятигорска в разгар сезона и Ялты перед приездом царской семьи — шерстились этим отрядом ежегодно. Лыков состоял в нём помощником начальника.

— Что, Алексей Николаич, решили нам опять чёрного народцу подбросить? — хихикнул майор, вставая при виде гостя. — Есть места, есть…

— Крепка тюрьма, а чёрт её хвалил, — в тон ему ответил Лыков. — А насчёт народца, так сейчас никого нет, а вот в апреле привезу целый вагон. Отборных! В Москву собираюсь. Там коронация готовится.

Тезавров сразу посерьёзнел.

— Когда?

— С 9-го по 18-е мая. Придётся накануне почистить Первопрестольную. Мелкий сброд разгоним, а посерьёзней людишек сюда доставим, частью к вам, частью в ДэПэЗэ на Шпалерную.

— Понял, подготовимся. Только уж, пожалуйста, не свыше пятидесяти голов, больше не вместим. А нынче за кем пожаловали?

— У вас в татебном отделении сидит Пашка Мишаркин по кличке Канонир.

— Есть такой сукин сын.

— «Наседка» в его камере имеется?

— У нас это отлажено. В каждой камере, конечно, нет, врать не буду, но во всех отделениях держим по два-три человека. А что требуется?

— У Пашки дружок есть, одного с ним села. Зовут Мишка Самотейкин. Вместе на колбасной машине работали. Вот его я и ищу. Нужны любые сведения об этом Самотейкине, а ещё хорошо бы получить записку от Канонира к Мишке, с рекомендациями. Прими, мол, подателя сей бумаги, справный малый, помоги чем можешь… Сварганите?

Майор задумался.

— Да он хоть грамотный? Чтоб записки писать.

— В формуляре сыскного отделения сказано: «читает и пишет бойко».

— Хм… У нас в татебном сидит такой Софроний Кочетков, кличка Князь Мосольский. Тощий, как мосол, потому и кличка… Давний мой осведомитель. Среди уголовных некоторая величина и пользуется известным уважением. Эх, и хитрая шельма! Ей-бо, прямо, хоть в Сенат сажай заместо Литовского замка. Софроний этого Пашку в нужное русло, пожалуй, что подведёт. Тот ведь на бойне работал?

— Точно так.

— Князь через четыре дня выходит на поруки. Скажет, что желает к ремеслу пристроиться. Попросит письмо. А?

— Подозрительно получится. На живую нитку сшито. Пашка-Канонир чай не такой дурак!

— Пашка дурак, и как раз такой, какой надо. Супротив Кочеткова он, что ребёнок; Софроний уговорит его на любое дело. Да и не только его… А вот поверит ли сельчанин? В самом факте таковых писем ничего подозрительного нет: каждый, кто выходит на свободу, несёт на себе целый ворох разных записок, посланий. Мы же кого выпускаем, не обыскиваем. Там почта уж отлажена!

Но Лыков всё ещё сомневался.

— Давайте мы так поступим, Алексей Николаевич, — предложил смотритель. — Я князя Мосольского вызову сейчас к себе и предложу решить вашу задачку. А вы посидите в соседней комнате с открытой дверью. Пожелаете что уточнить — стукните или кашляните, я выйду. Пусть он сам скажет, что сможет, а чего не сможет; глядишь, и договоримся.

На том и порешили. Лыков засел в спальне майора, оставив дверь в кабинет приоткрытой. Через десять минут послышались шаги, а затем и сиплый голос, довольно самоуверенный:

— Срочное чево, ваше высокоблагородие? Невдругорядь ежели…

— Здорово, Софроний. Ты Пашку-Канонира знаешь?

— Близкий знакомец.

— Что за человек?

— Громила как громила. По бороде апостол, а по зубам собака. В голове, правда, реденько засеяно, но — здоров, лихоим, что медведь. Ежели захочет решётку из окна выломать — выломает, чёртушко! Колбасники все такие.

— Вот-вот. Не поминал ли Пашка в разговорах своего земляка, тоже колбасника?

— Это Мишку Самотейкина? Даже частенько! (При этих словах Лыков аж привстал со стула и начал вслушиваться с особым вниманием). Лучший его дружок. Оба из Поима Сердобского уезда; есть там такое местечко, что не приведи Господь… Пашка говорит: Мишка этот по силе намного его превосходит. И что могутнее его он человека не встречал. А по карахтеру души — настоящий гайменник[20], со всем прибором сатана! Мишка, то есть. Вот.

— Ещё чего он рассказывал? Мне этого хорошего человека найти надо. Как его искать? Баба у Мишки есть? Квартира? На чьё имя паспорт? Всё может пригодиться.

— Эдак-то надо подумать… Насчёт Пашкиной бабы скажу, что она есть, зовут Соломонидой, служит подняней где-то на Песках. Про Мишкину разговору не было, и спросить сейчас будет мне неловко: с чего это вдруг?

— Ну да, тут грубо нельзя. Ещё что вспомни.

— Хозяин есть у Самотейкина, бывший офицер. Фамилие какое-то замысловатое, из двух кусков скроено, язык сломаешь; не помню фамилие. Лихой дядя! Такие дела выворачивает, что и нашему брату впору поучиться! Вот, напримерно, у Нарвской заставы они скопца взгрели, что ссудную кассу подпольную держал. Офицер тот пришёл к скопцу будто бы вещь в заклад отдать, а как расписку писать — вынул билет сыскного агента! Понятых велел впустить. Первым дворник ихний был понятым, а вторым — Мишка. Ну, и учинили реквизицию… Скопец даже жалобу в полицию не стал писать, так напугался. Опять же, кто станет ссориться с агентом? Как зачнёт ходить через день! Откупиться — первое дело.

— Ловко! — похвалил майор. — Много взяли?